Милорадович исподволь позволял себе угрожать недовольством гвардии и настаивал на непременном исполнении одного из трех условий, возможных для Константина: либо вступление на трон, либо самоличный приезд в Петербург для четкого публичного разъяснения недоразумений, либо недвусмысленный Манифест от его имени, как императора, которому страна уже присягнула, с отречением от престола. В противном случае Милорадович не ручается за сохранение спокойствия и поддержание порядка. Крыть, опять же, было нечем.

Николаю оставалось теперь только поддерживать Милорадовича, ибо эта линия и оправдывала его собственное капитулянтское поведение 27 ноября, и максимальным образом обеспечивала безопасность перехода трона к нему, если с этим в конечном итоге соглашался Константин.

Позиция Милорадовича не вызывала личных подозрений ни у кого из членов царской фамилии, за исключением, возможно, Николая — и то несколько позднее.

Сейчас же, оправившись от первых потрясений от вестей из Варшавы, отразившихся в столь непочтительной реплике в адрес старшего брата, Николай снова ожил: возобновлялись его надежды на немедленное занятие трона! В последующем разговоре двух братьев наедине (во время обеда позже в этот же день), уже Николай не испытывал опасений перед новой грядущей присягой, что вызывало серьезную озабоченность младшего великого князя.

В эти дни Милорадович полностью контролировал ситуацию и в столичном гарнизоне, и среди населения столицы, и во всех главнейших учреждениях России, и в царском дворце — т. е. по существу держал в руках власть над всей империей — за некоторыми досадными исключениями.

Междуцарствие 1825 года вошло в учебники чуть ли ни как период безвластия, позволившего разгуляться революционным страстям. На самом деле в это время (практически — еще со 2 сентября 1825) власть в столице и России находилась в руках самого выдающегося по качествам политика из ее руководителей на протяжении по крайней мере всего XIX века! Только вот в последние два дня его правления власть заколебалась и выскользнула из его рук!..

При отсутствии законного государя никто не мог поколебать власти Милорадовича! Это вытекало и из его формальных прав, и обеспечивалось его личным превосходством над любым, кто осмелился бы противоречить! Но это — при отсутствии законного государя, повторяем, и при условии, что сам Милорадович не выступает против признанного законного государя. В последнем случае решающим фактором становится присяга, заставляющая людей, независимо от несравненных личных качеств Милорадовича, подчинять себя приказам или интересам уже императора, а не кого-либо еще. Такой порядок сохранялся в России почти неколебимо вплоть до февраля 1917 года. Это и было условием, ограничивающим всемогущество великого воина, и вынуждающим его самого четко удерживать собственные решения и поступки если и не строго в рамках, то не слишком далеко за границами допустимого.

Великим князьям Николаю и Михаилу было бы трудно согласиться, что эта опека — исключительно им во благо, если бы они ее замечали. Но, похоже, к действиям Милорадовича они пока должным образом не присматривались. Во всяком случае, их обоих совсем не заинтриговал побег Милорадовича утром 3 декабря на тушение какого-то горящего сарая — вместо присутствия при их диалоге. Мы же не ошибемся, предположив, что Милорадович мог пренебречь присутствием при выяснении отношений двух очень занимавших его персонажей только исключительно ради более актуального дела.

Таковым могла быть, на наш взгляд, только беседа с приехавшим Виллие. Коль скоро последний так жаждал что-то поведать главному начальству, то Милорадовичу нужно было ему объяснить, кто здесь самый главный и выяснить, чего же хочет лейб-медик. Последний, очевидно, был вполне удовлетворен выяснением волновавших его проблем, и в дальнейшем оставался так же незаметен, как Аракчеев, прибывший, напоминаем, в столицу несколькими днями позднее.

Генерал-губернатор по существу вел себя как диктатор (недостижимая мечта Пестеля!), а царской фамилии нужно было теперь либо соглашаться с его позицией, либо вступать в борьбу. Причем у членов царской семьи, находящихся в Петербурге, выбора по существу не было — и они подчинялись!

Сделать что-либо против Милорадовича великие князья в Петербурге практически все равно ничего не могли — нравилось ли это им самим или нет. Гораздо хуже для Милорадовича было то, что ему не подчинился Константин, и, похоже, не собирался подчиняться. Вот эта ситуация уже грозила трагическими последствиями и нуждалась в срочном исправлении.

Оказалось, в конечном итоге, что фатальную ошибку в этот момент совершил Милорадович, снова предоставив право решающего выбора Константину: вердикт последнего единым махом перечеркнул все ожидаемые результаты переворота 27 ноября и всю титаническую работу, затраченную для осуществления этого переворота, которая, как мы покажем, отнюдь не ограничивалась личными усилиями Милорадовича!

Сформулированные условия были изложены в письмах к Константину, которые в 9 часов вечера 3 декабря повез в Варшаву фельдъегерь Белоусов. Позже ночью туда же снова послали и Ф.П.Опочинина, который до этого, как упоминалось, составил под диктовку Николая всю хронику прошедшей декады.

Здесь опять предоставим слово Трубецкому: «Опочинин поехал с намерением употребить все средства, чтоб уговорить Константина приехать в столицу империи, и даже имел надежду, что слова его подействуют достаточно, чтоб заставить Константина принять царство. Он вспомнил, что когда Константин писал к Александру по настоянию его величества в 1822 г[оду], то он сказал Федору Петровичу, что имеет полную уверенность, что не переживет своего брата. Жена же Опочинина Дарья Михайловна /…/ не разделяла надежд своего мужа и говорила мне, что она уверена, что Константин не примет престола, что он всегда говорил: «Меня задушат, как задушили отца»» — как видим, заговорщики и тут непосредственно контролировали каждый шаг действующих лиц, хотя коллективное постановление, вынесенное спонтанно сформированным «политбюро» (императрица-мать, оба великих князя, Милорадович и Голицын) было решено сохранить в этом узком кругу: только так обеспечивалась свобода рук для принятия дальнейших решений без возбуждения публики и ее вмешательства в келейную политику.

В конечном итоге, запрет был наложен на распространение любых сведений о решениях, принятых Константином 25 ноября. В этом был резон, пока сохранялись шансы на то, что Константин передумает и взойдет на престол — так что спорить не приходилось.

Другим достижением Милорадовича стала необходимость дожидаться ответа на депеши, посланные с Белоусовым. Тем самым 3 декабря междуцарствие автоматически продлялось до 12–13 декабря — когда можно было ожидать возвращения Белоусова и когда он действительно вернулся с ответами Константина Павловича; ниже мы объясним, почему это было важно.

Опочинин же и вовсе не успел возвратиться в столицу до 14 декабря.

Как известно, отсутствие информации — тоже информация! Тем более, что Михаил и его спутники не могли не делиться хоть какими-то сведениями!