Неловко поклонившись, он прошел к табурету, сел, поставив правую ногу на откидную подставочку, пристроил на колено инструмент. Музыка стихла, и погасли почти все огни, остался только яркий луч, выхвативший из темноты Олега с его гитарой и табуретом — теперь Олег был один на один с огромной чернотой зала, с сотнями — тысячами! — внимательных глаз, с напряженной тишиной и ожиданием. Так это, значит, и есть Выбор! — сотней киловольт шарахнуло понимание. А я-то все гадал, в какой он будет форме… Что ж, как видно, этого я и хотел от Выбора — не возможности выбрать из того, что предложено, а шанса высказаться, настоять на своем варианте, развалить к чертовой матери этот самый Договор и предложить взамен… что?

Но я же не готов к этому, с отчаянием подумал он. Не готов выбирать, предлагать и уж тем более не готов наставлять и назидать, решать за кого бы то ни было… «А этого и не требуется, — неожиданно холодно и твердо вмешался внутренний голос. — Ты собирался предоставить Миру решать за себя, вбить осиновый кол в могилу Договора, Хранителей, хунты, Торговцев и прочей нечисти? Что ж, это твой шанс. А то, что ты не готов… Неужели ты всерьез думал, что твой Выбор, твоя судьба будут спрашивать у тебя, готов ты или нет? Они просто приходят, а дальше уже твои проблемы».

Олег улыбнулся углом рта, осторожно подстраивая первую струну. Шанс, говорите? Что ж, быть посему. Чем бы вас угостить для начала? Помянутый «Марш одинокого психа» вам сыграть, что ли? Нет уж, на фиг, решил он, начиная наигрывать блюз в духе Клэптона, сочиненный старым приятелем. Надо ж, мельком удивился он, я-то думал, что напрочь его забыл — ведь со школы эту вещь, считай, не слышал…

Прожектор не слепил, но светил очень, очень ярко, так что видеть тех, кто сидит в зале, Олег не мог просто физически. Не мог — и тем не менее видел, даже узнавал кого-то. Они сидели вперемешку — живые с теми, кого уже нет. Хмурился Патрик. Невозмутимо поглядывал на сцену Фармер. Беспокойно ерзал в своем кресле брат Амос. Благосклонно кивал в такт майор Эванс. Александр улыбался чуть иронически. Все они были здесь: и Кубик с Рубиком, и убитая в баре курьерша Анна, и сучий потрох Леваллуа, и Дженкинс, и бедолага Худолей, так не вовремя подвернувшийся под руку, и Ляхов, о чем-то шепчущийся с сухопарым пожилым дядькой (Крамнером?), и беловолосый гигант-«викинг», и Волк где-то в задних рядах, и тот «страж», что пустил себе пулю в лоб в аппаратной ПВ-портала. Были здесь Руди, Марк, Колдун и остальные «договорщики» во главе с Бабулей — история (во плоти?). И была Лия со своим «бродячим цирком» — сослагательное наклонение истории, маленький анклав, отныне сражающийся на своей стороне… Правда, как Олег ни вглядывался, никого из своей команды он в зале разглядеть не смог. И не было Кэт. Кэт была в Вундерланде. Кэт была — Вундерландом…

Струны больно врезались в пальцы, отвыкшие от инструмента, от жара перегретых софитов на лбу выступил пот. Не то я играю, подумал Олег. Ливером чую, нельзя, нельзя сейчас идти по готовому, сочиненному кем-то другим… Надо играть о своем — и не о том, каково себя чувствует некий Панин Олег (да кому оно интересно?!), а… а обо всей этой истории, обо всей этой путанице лжи, нагромождении интриг, хитросплетениях обманов и самообманов, о громадных туманных фигурах и женщине, скорчившейся на залитой кровью площадке винтовой лестнице, о парне с проломленным затылком, сломанной куклой лежащем пролетом ниже, возникающих ниоткуда городах-воспоминаниях, о подожженных движением пальца бронеходах… Обо всем, что тебе вообще в данный момент известно. Ты должен сейчас вложить все это в музыку, отдать — туда, в черноту зала, тем, кто на тебя смотрит и тебя слушает. Отдать так, что тебя поняли. Можешь, не можешь — это уже вопрос десятый. Играй, бывший «снайпер»! Импровизируй, чтоб тебя…

Поначалу пошло не очень — пальцы не поспевали за взятым ритмом, путались в головоломном соло, не умея донести смысловые оттенки, и не удавалось проследить развитие темы больше чем на восемь тактов вперед, да еще и отторжение, неприятие части зала — того же Леваллуа или брата Амоса — давило почти физически, отдавалось ноющей болью в висках. Но Олег только сжал зубы до хруста, сливаясь с гитарой в единое целое, сбивая до костей пальцы, проламываясь сквозь смысловые барьеры — и в какой-то момент ощутил, что его понимают.

Жадная тишина затихшего зала ловила слетающие с пальцев звуки — и подхлестывала, заставляла держаться в ритме, не давала расслабиться или сбиться, но при этом словно душу вытягивала. Все правильно, подумал Олег. Если хочешь достучаться — никуда не денешься, отдавай себя всего, до донышка, без остатка, до смертного края, до полной тишины и пустоты. А выживу ли я после этого?.. Что-то непохоже… Но, как ни странно, эта мысль его ничуть не взволновала — так, мелькнула как нечто само собой разумеющееся. Что ж, усмехнулся он про себя, наверно, чего-то такого я и ждал.

Но ждал или нет, а силы утекали, как из дырявого ведра — и в какой-то момент Олег с ужасом отчетливо понял, что до конца его попросту не хватит, что он элементарно подохнет раньше, чем успеет сказать все, что хотел. Пусть, холодно подумал он. Раз уж я здесь — буду играть, пока меня еще хватит, пока движутся пальцы, а там будь что будет. Интересно, увижу ли я Вундерланд — или так и осяду фотографией в пыльном альбоме?..

Сознание уплывало — как-то урывками, он словно на секунду-другую проваливался в никуда, в какую-то бесцветную муть, а снова всплывая в реальность, обнаруживал, что продолжает играть, и струны жгли левую руку так, словно раскалились докрасна. Он прекрасно понимал, что рано или поздно — скорее рано — вынырнуть уже не удастся, но спешить было нельзя, следовало во что бы то ни стало держать ритм, иначе все пойдет насмарку. Вот только провалы становились все чаще и тянулись все дольше. Ничего… — думал он, в очередной раз приходя в себя. Сколько успею… Дальше сами… Не идиоты… Поймете… Еще проигрыш…

Он не сразу сообразил, что в тему вплелся вдруг сочный, шершавый ритм баса, потом позади раскатилась, поддерживая, затейливая барабанная дробь — и с ней словно пришло второе дыхание, дымная хмарь перед глазами дернулась в последний раз и улетела прочь. Олег улыбнулся: даже не оборачиваясь, не глядя по сторонам, он знал, что за барабанами работает, скалясь во все тридцать два, Джордж, а на басу наяривает не кто-нибудь, а Стас собственной персоной. А потом подключилась флейта, виртуозно наложившаяся на сольную партию барабанов, и чистый, глубокий вокал без слов — Ханна и Джейн, оказывается, тоже не отстали. И в довершение всего вылетела на авансцену Айра в чем-то обтягивающем и черном, прошлась колесом, закружилась в отчаянном танце, донося до зала, вбивая четким степом смысловые оттенки, которые Олег не мог поймать на струнах. И Олег знал уже, что там, позади, из левой кулисы выглядывает на сцену заботливый импресарио Макс. Так ведь и не разъяснил я тебя, — усмехнулся Олег, отыгрывая головоломный аккорд по всем струнам. Что ж, может, оно и к лучшему.

Наконец-то Олег почувствовал, что может дышать полной грудью, что теперь может говорить с залом на равных и чувствует, куда повернет мелодия. Это вышло как-то само собой — и опять-таки ничуть не походило на то безумие у Святилища. Скорее ощущение было сродни тому, что он испытал сегодня во время боя с «ифритами» — только ярче, сильнее. Сильнее в шесть раз, усмехнулся Олег, моментально припомнив слова похожего на игуану мага: «Сил этих шесть. А седьмая — это ты, если сумеешь ей стать». Как-то уж очень одно к одному все сходилось, но никакой тревоги по этому поводу он не ощущал — теперь уже не ритм держал его, а он сам, Панин Олег, стал хозяином ритма — и даже мог с помощью своей музыки перекинуться с ребятами… не словами, нет — слова тут были не нужны. Возможно, мыслями?..