Узнав о сообщении от Брайана Стэндиша, Пол Чэнселлор был не просто разгневан — он был в бешенстве.

— Вы меня обманули! — кричал он на Перси Твейта. — Вы специально сделали так, чтобы убрать меня с пути, прежде чем показали его Флик.

— Да, но это казалось лучшим…

— Я здесь командую — вы не имеете права скрывать от меня информацию!

— Я подумал, что вы отменили бы полет.

— Может, и отменил бы — может, я должен был его отменить!

— Но вы бы сделали это из любви к Флик, а не потому, что это было правильно с точки зрения интересов операции.

Здесь он коснулся больного места Пола, поскольку тот скомпрометировал себя как руководитель, переспав с одной из своих подчиненных. Это взбесило его еще больше, но Полу все-таки пришлось сдержать свой гнев.

Они не могли связаться с самолетом, так как полеты над вражеской территорией проходили в режиме радиомолчания, поэтому двое мужчин простояли на аэродроме всю ночь — курили, ходили взад-вперед и тревожились о женщине, которую оба, хоть и по-разному, любили. У Пола в кармане рубашки лежала деревянная французская зубная щетка, которой они с Флик оба пользовались в пятницу утром, после того как вместе провели ночь. Пол не был суеверен, но все время дотрагивался до этой щетки так, словно дотрагивался до Флик, убеждаясь, что с ней все в порядке.

Когда самолет вернулся и пилот рассказал, что Флик заподозрила неладное в Шатель и в конце концов высадилась около Шартра, Пол почувствовал такое облегчение, что едва не расплакался.

Несколько минут спустя Перси позвонили из штаб-квартиры УСО в Лондоне и сообщили, что Брайан Стэндиш желает знать, что случилось. Пол решил ответить, направив ему текст, составленный Флик и привезенный домой ее пилотом. Если Брайан все еще на свободе, он узнает, что Галки приземлились и позднее вступят с ним в контакт, но больше не получит никакой информации, так как он может находиться в руках гестапо.

Тем не менее никто с уверенностью не мог сказать, что именно там произошло. Такая неопределенность была для

Пола невыносима. Не важно, каким путем, но Флик все равно отправится в Реймс, и он должен знать, не направляется ли она в ловушку гестапо. Наверняка есть способ проверить, действительно ли Брайан это передает.

Проверочные коды в его сигналах были верны — Перси проверил не один раз. Тем не менее гестапо о них знало и вполне могло вырвать их у Брайана под пыткой. Есть более тонкие методы проверки, сказал Перси, но тут все зависит от девушек на приемной радиостанции. И Пол решил отправиться туда.

Сначала Перси этому сопротивлялся. Оперативникам нельзя появляться в подразделениях связи, говорил он, — это может нарушить работу, от которой зависят сотни нелегалов. Пол проигнорировал его предупреждения. После этого начальник станции заявил, что будет рад, если Пол навестит его, скажем, через две-три недели. «Нет, — сказал Пол, — я имел в виду два-три часа». Он вежливо, но твердо настаивал, в качестве последнего средства угрожая гневом Монти. И все-таки попал в Грендон Андервуд.

В детстве Пол учился в воскресной школе, где столкнулся с одной теологической проблемой. Он обратил внимание на то, в Арлингтоне, штат Виргиния, где Пол проживал с родителями, большинство детей его возраста ложится спать в одно и то же время, в семь тридцать. Это означало, что они молятся одновременно. Когда к небу возносится столько голосов, как же Господь услышит то, что говорит именно он, Пол? Ответ пастора, что Господь все может, его не удовлетворил. Маленький Пол понимал, что это уловка. Этот вопрос беспокоил его много лет.

Если бы он тогда увидел Грендон Андервуд, он бы все понял.

Подобно Господу Богу, Управление специальных операций должно было выслушивать бесчисленное множество сообщений, и часто случалось так, что десятки из них приходили одновременно. Подобно девятилетним арлингтонцам, в половину восьмого вечера становившимся на колени возле своих кроватей, нелегалы в своих тайных убежищах одновременно выстукивали морзянку, и УСО их всех слышало.

Грендон Андвервуд представлял собой еще одно большое поместье, оставленное владельцами и занятое военными. Официально это называлось станцией 53а и представляло собой пост радиоперехвата. На больших пространствах радиоантенны группировались в громадные арки, напоминающие уши Бога, которые прислушивались ко всем сообщениям, поступающим как из норвежской Арктики, так и с пыльного юга Испании. Четыре сотни радистов и шифровальщиков, в основном молодых женщин из КМСП, работали в большом доме и жили в ниссеновских бараках, поспешно возведенных неподалеку.

Пола везде сопровождала начальница смены Джин Бевинс, плотная женщина в очках. Сначала ее ужасало посещение столь важной шишки, представлявшей самого Монти, но Пол улыбался, говорил вежливо, и вскоре она успокоилась. Она провела его в помещение для радиопередач, где рядами сидели около сотни девушек в наушниках, с блокнотами и карандашами. На большой доске были указаны псевдонимы с запланированным временем передачи — известные как «графы» (это слово произносилось на американский манер) — и частоты, которые они должны были использовать. Здесь царила атмосфера предельного напряжения, слышался лишь стук морзянки, когда оператор сообщала, что принимаемый сигнал четкий и ясный.

Джин представила Пола Люси Бриггс, красивой блондинке с йоркширским акцентом — таким сильным, что он понимал ее лишь с трудом.

— Вертолет? — сказала она. — Ну да, я знаю Вертолета — это новенький. Время передачи двадцать ноль-ноль, время приема — двадцать три ноль-ноль. До сих пор не было никаких проблем.

Она не произносила звук «х». Как только Пол это понял, ему сразу стало легче ее понимать.

— Что вы имеете в виду? — спросил он. — С какими проблемами вы обычно сталкиваетесь?

— Ну, некоторые из них неправильно настраивают передатчик, и приходится искать частоту. Потом сигнал может быть слабый, так что плохо слышны буквы и можно принять тире за точки — например, буква «б» очень похожа на «д». Ну и тембр у этих портативных раций всегда плохой, так как они слишком маленькие.

— Вы можете опознать его «почерк»?

Она задумалась.

— Он сделал всего три передачи. В среду он немного нервничал, возможно, потому, что это была его первая передача, но потом темп стал ровным, словно он знал, что у него много времени. Я была довольна — я подумала, что он чувствует себя в безопасности. Знаете, мы ведь за них тревожимся. Мы сидим здесь в тепле и уюте, а они где-то за линией фронта играют в кошки-мышки с треклятым гестапо.

— А вторая передача?

— Это было в четверг, он спешил. Когда они спешат, бывает трудно разобрать, что они имеют в виду — то ли это две точки подряд, то ли короткое тире. Откуда бы он ни передавал, он хочет побыстрее оттуда выбраться.

— А потом?

— В пятницу он ничего не передавал. Но меня это не беспокоило. Они выходят в эфир лишь тогда, когда это и вправду необходимо, — это ведь слишком опасно. Потом он вышел в эфир в воскресенье утром, как раз перед рассветом. Это было экстренное сообщение, но он не паниковал. Собственно, я тогда подумала про себя, что уже успел набить руку. Знаете, сигнал был сильным, ритм ровным, все буквы четкими.