В качестве переводчика посол взял с собой Бережкова. Едва посольский «ЗиС-101» свернул с Унтер-ден-Линден налево, на Вильгельмштрассе, как его пассажиры издали увидели у ярко совещенного подъезда министерства толпу кинооператоров и фотокорреспондентов. При выходе из машины их ослепили вспышки блицев. Такой прием мог означать только одно…

Советских дипломатов рейхсминистр принял незамедлительно. У Риббентропа было опухшее, багровое лицо, воспаленные глаза. На совещании у Гитлера, не терпевшего пьянства, Риббентроп в таком виде появиться не мог. Видимо, основательно приложился к бутылке в ожидании советских представителей уже в своем кабинете.

Молча протянул руку, так же молча пригласил сесть в огромные кожаные кресла напротив своего стола.

Посол Деканозов не успел даже начать излагать заявление Советского правительства. Риббентроп перебил его, стал быстро, то и дело сбиваясь, говорить что-то о концентрации советских войск на границе, об ее нарушении той же советской стороной, чего на самом деле никогда не было — все обстояло как раз наоборот.

Вдруг, прервав себя на полуслове, Риббентроп уже тихо сказал, что, поскольку создается угроза Германии и немецкому народу, фюрер отдал приказ, в соответствии с которым час назад германские войска перешли границу с СССР на всем ее протяжении.

На какое-то мгновение в кабинете повисла гнетущая тишина. И тут произошло нечто неожиданное. В мутных, набрякших глазах рейхсминистра блеснула искорка некоего просветления. Он выбежал из-за стола и засеменил рядом с направившимися к дверям советскими дипломатами.

Посол Деканозов, не повернув к нему головы, на ходу бросил: — Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на СССР и жестоко за это поплатитесь…

И тут Риббентроп, сбиваясь, глотая слова, стал прямо-таки заискивающе бормотать, что лично он был против войны, но фюрер принял твердое решение.

— Передайте в Москве, что я был против, — донеслись до дипломатов последние слова рейхсминистра. Бережкову показалось, что в них слышалось подлинное отчаяние…

Когда Деканозов и Бережков вернулись на Унтер-ден-Линден, то увидели, что перед зданием посольства выстроилась усиленная охрана. Обычно у ворот дежурил один вежливый и невозмутимый полицейский. Теперь же здесь была выставлена цепочка солдат в форме войск СС, почему-то в стальных касках и с карабинами. Наверняка такая же охрана появилась и на Беренсштрассе.

Телефонная связь с Москвой оказалась прерванной. Не удалось послать в НКИД СССР телеграмму и с ближайшего почтамта на Фридрихштрассе. Через несколько часов из посольства вообще перестали кого-либо выпускать.

Сотрудники включили и настроили на Москву все имеющиеся в помещениях радиоприемники. Но радиостанция имени Коминтерна с Шаболовки голосом ведущего Гордеева передавала урок утренней гимнастики, затем «Пионерскую зорьку», затем вести с полей и прочую бодрую лабуду.

Только в 12 часов дня по московскому времени нарком иностранных дел В. Молотов зачитал Заявление Советского правительства.

Так началась война, вошедшая в историю нашей страны как Великая Отечественная…

Сразу по возвращении Деканозова сотрудники приступили к уничтожению документации. Работники консульского отдела начали составлять и уточнять списки советских граждан, застигнутых войной на территории Германии. Вскоре стало известно, что эсэсовцы и полицейские захватили здание торгового представительства СССР. Они долго таранили железную дверь шифровальной комнаты на верхнем этаже, где забаррикадировался Николай Логачев. Когда дверь, наконец, была взломана, немцы обнаружили лежащего на полу Логачева, потерявшего от дыма сознание, и груду пепла. Одежда на Логачеве уже тлела. Эсэсовцы избили его и увезли в тюрьму. Здесь Логачева и еще трех сотрудников продержали несколько дней, причем их непрерывно избивали, пытались заставить дать какие-то показания.

В два часа дня в посольстве вдруг зазвенел доселе молчавший телефон. Из протокольного отдела МИДа сообщили, что до решения вопроса о том, какая страна возьмет на себя защиту интересов СССР в Германии, посольство должно выделить одного дипломата для поддержания контактов с внешнеполитическим ведомством рейха. Посол назвал фамилию Бережкова.

Представитель протокольного отдела предупредил, что назначенный дипломат может выезжать только в МИД по предварительной договоренности и непременно в сопровождении начальника охраны посольства оберштурмфюрера СС Хайнемана.

Еще одному сотруднику было разрешено по два часа в день перемещаться между посольством и консульством на Принценштрассе. Разумеется, тоже в сопровождении, как потом выяснилось, гестаповца. Связным между посольством и консульством стал Журавлев.

Переговоры с МИДом начались на следующий день. Камнем преткновения на них стал вопрос не о порядке (это было ясно — через третьи страны), а о количественной стороне обмена. К 22 июня в Германии находилось около полутора тысяч советских граждан, на территории же СССР — всего лишь около ста двадцати подданных «третьего рейха». Семьи сотрудников посольства и других германских учреждений успели своевременно выехать на родину «в отпуска». Стоявшие в советских портах немецкие торговые суда вышли внезапно в нейтральные воды, даже не дожидаясь завершения погрузки или выгрузки.

Германский МИД предложил обменять своих соотечественников на такое же количество советских граждан. Это означало, что свыше тысячи трехсот советских граждан обрекались на содержание в гитлеровских лагерях до конца войны, а возможно, и на гибель. Советское посольство заняло твердую позицию: менять всех на всех, и после долгих, изнурительных переговоров добилось своего.

Меж тем у Короткова возникла серьезная проблема. Всего лишь за два дня до полной изоляции посольства от внешнего мира прибыли дипкурьеры. Сбросили свои вализы и тем же поездом отправились обратно в Москву, захватив с собой последнюю диппочту. В одной из вализ был опечатанных пакет, адресованный лично Короткову.

Дело в том, что после того, как берлинские помощники провели пробную передачу («Тысяча приветов всем друзьям»), они обнаружили, что не могут читать шифровки из Москвы. Расстроенный непростительной халатностью какого-то разгильдяя в Центре, Коротков указал в очередной радиограмме Центру: «Остался неотработанным обратный перевод цифр в буквы из-за задержки инструкции Центра».

И вот, наконец, прибыло подтверждение приема пробной передачи и запрошенная инструкция:

«Вашу пробную шифровку № 1 расшифровали, текст ее: «1000 приветов всем друзьям». Замена цифр на буквы и обратно должна производиться по постоянному числу 38745 и постоянному лозунгу: «Schraube»[100].

Кроме инструкции по шифрованию в пакете была крупная сумма денег в рейхсмарках и долларах, предназначенная немецким товарищам для оперативных расходов.

Перед Коротковым встал вопрос, даже два вопроса: можно ли, а если да, то как выскользнуть незамеченным из здания посольства? Охрана поставлена по-немецки обстоятельно. К вечеру она усиливалась, появлялись караульные с собаками.