увезли, дети-то в Москве, а внуки в школе, небось», «Спаси, господи, дома нет никого?», «Ишь, собака надрывается, в сарае, видать, оказалась, как угораздило-то ее туда залезть?», «Да чего уж теперь – собака? До нее и не добраться теперь, люди хоть живы». И только один звук – звук настоящей, смертельной беды – выделялся из этой какофонии, покрывал ее, словно отодвигая на второй план – где-то в доме лаяла собака. Это не был предупредительный лай сторожевого пса, в нем не звучало ни злобы на чужих, ни желания привлечь хозяйское внимание, ни стремления ответить городским сородичам – это был полный предсмертного ужаса призыв о помощи. Уже хриплый, он временами сменялся отчаянным визгом, смешанным с протяжным и тоскливым подвыванием.

Хозяин бестолково метался по двору, периодически делая попытки приблизиться к горящему дому, но неизменно отскакивая от нестерпимого жара, каждый раз страдальчески выкрикивая: «Грэй! Грей! Ах ты ж боже мой!»

Дом было уже не спасти, лишь один пожарный направлял струю в окна горящего здания, двое других поливали стоящие сразу за забором хозяйственные пристройки соседей, чтобы не допустить распространения огня по плотно застроенной улице.

В углу двора Марк заметил старый, ржавеющий под открытым небом мотоцикл с коляской, на седле которого валялась выцветшая, с наполовину оторванным рукавом брезентовая куртка. «Собака в пристройке, бедолага, – услышал он за спиной, – видать, из дома перебежала, а обратно никак уже, а там вон щеколда на двери». «Колян, зырь, крыша проседать начала», «Все, пипец, ща рухнет».

– Грэ-э-й! – вдруг протяжно завыл хозяин, и этот тоскливый вой будто толкнул Марка в спину, выводя из гипнотического оцепенения, с которым он уже несколько секунд наблюдал за разрушительной работой огня.

Он рванулся к мотоциклу, сорвал с седла куртку, не раздумывая, бросился к широкому, подпертому толстыми балками навесу, под которым сквозь дым едва просматривалась узкая деревянная дверь пристройки. Не успев увернуться от стоящего на дороге хозяина, он сильно задел его плечом, повалив на землю, сам едва устоял на ногах, но уже через пару шагов резко затормозил, остановленный нестерпимым жаром. Марк бросил куртку на землю, повернулся к ближайшему пожарному.

– Сюда дай! – заорал он, стараясь перекричать рев пламени и тыча пальцем в распростертую у ног куртку. – Дай сюда, лей!

– Куда? Назад! – крикнул пожарный.

– Лей, говорят! Ну же!

После короткого замешательства пожарный на секунду направил струю на куртку, похожую на распластавшуюся в пыли погибшую птицу, чуть не задев ноги стоящего рядом Марка. От мощного напора куртку подбросило вверх и отшвырнуло на пару метров в сторону горящего дома. Марк, инстинктивно согнувшись, преодолел эти метры на полусогнутых ногах, подхватил насквозь промокшую куртку и набросил на голову.

– Куда, идиот?! – услышал он сзади. – Сейчас кровля рухнет, назад!

Он вбежал под пылающий навес пристройки, поддерживаемый двумя толстыми перекрещивающимися балками, ткнулся в стену, почувствовав, как от нестерпимого жара опаляются брови, вскрикнул от внезапной боли в обожженной руке, чуть сместился вправо, пока не увидел из-под нависающего на лицо дымящегося брезента нижнюю часть двери. Простенькая металлическая задвижка уже раскалилась докрасна; чтобы не сжечь ладонь, Марк ухватил свободно болтающийся рукав куртки, опустив голову, вслепую нашарил торчащую рукоятку засова и резко рванул ее влево.

Подсознательно он ожидал, что на этом его миссия закончится, что стоит только отодвинуть засов, как дверь сама распахнется, и освобожденный пес вырвется наружу; он потерял целую секунду, размышляя о том, почему же ничего этого не произошло. Он слышал, как редко и уже не так мощно бьется в стену собака (почему-то в стену рядом с дверью, а не в саму дверь), слышал ее жалобный вой, слышал, как трещат над головой пылающие перекладины навеса, и все никак не мог нащупать обмотанной горячим брезентом рукой маленькую ржавую скобу. Он стоял боком к стене, отойдя от нее на максимально возможное расстояние, согнувшись и отвернув голову от пламени, и все продолжал шарить вытянутой рукой по поверхности двери.

Нащупав, наконец, ручку, он рванул ее на себя с такой силой, что не удержался на ногах и повалился на землю. Уже не думая о собаке, которая, получив путь к спасению, теперь должна была позаботиться о себе сама, Марк стал подниматься, чтобы бежать из этого ада, когда почувствовал сильный толчок в правый бок и вновь растянулся на земле. Что-то, казалось, огромное, мощное и стремительное на мгновение придавило его, пресекая попытку подняться, и тут же исчезло, быстро удаляясь туда, где был воздух, была прохлада, была жизнь.

Легкие разрывала резкая боль – все это время Марк не дышал, страшась вобрать в себя то, что уже нельзя было назвать воздухом. С трудом, словно рухнувший на финише марафонец, он вновь стал подниматься, чтобы сделать всего несколько спасительных шагов; где-то бесконечно далеко раздавались неразборчивые крики людей, слышались радостный визг спасенной собаки и счастливые вопли ее хозяина…

Он уже почти успел встать на ноги, когда все звуки вокруг потонули в протяжном скрипе ломающихся деревянных балок…

Когда древняя, давно всеми забытая на маленькой подставке в углу трубка радиотелефона разразилась вдруг пронзительной трелью, в первую секунду Павел даже не смог понять, откуда раздается этот смутно знакомый, но такой непривычный звук. Вот уже много лет городской телефон выполнял в квартире функцию музейного экспоната, звонить на него могли разве что коммунальные службы да немногочисленные пока распространители спам-рекламы.

– Интересно, кто бы это мог быть, да еще так поздно? – риторически поинтересовалась Светлана, протягивая руку к трубке.

– Да. Да, Никитины. Кто? Что с ней? Что? Когда? Да-да, я понимаю. Да, конечно. Послушайте, мы с мужем сейчас подъедем, только нам нужно знать, куда. Вы ее в больницу увезете, или дома будет? Да, поняла. Хорошо.

Закончив разговор, она так и стояла с телефонной трубкой в бессильно опущенной руке, глядя на мужа каким-то растерянным виноватым взглядом.

– Кто звонил?

Паша хотел, чтобы вопрос прозвучал нейтрально, но получилось не очень – голос осекся, выдавая внезапно возникшее напряжение.

– Кто это был, ну? – повторил он раздраженно, видя, что Светлана будто впала в ступор и вряд ли расслышала его вопрос.

– Это врач был, – наконец проговорила она чуть слышно. Казалось, каждое произнесенное слово дается ей с большим трудом. – Врач со «Скорой». Они у Натальи Кирилловны, у нее сердечный приступ, она попросила их нам позвонить. Говорят… он говорит, Марк погиб.

– Вы уж извините, Павел Николаевич, что пришлось позвать вас на опознание. Зрелище не из приятных, сами понимаете, такая смерть… – следователь, совсем молоденький парнишка, похоже, был действительно смущен, будто зная за собой какую-то вину. – Насколько