Георг засмеялся, все его тело затряслось, а глаза заблестели.

Я уставилась на него.

– Тебе не кажется, что это смешно? – спросил он.

– Давай я сначала спрошу: что потом случилось? У него были неприятности?

– Ну да, конечно. Говорят, на него долго кричали, а может, и отшлепали немного.

Я покачала головой.

– Вот почему я не смеюсь, хотя это смешно немного в другом смысле. Когда мне было десять лет или около того, мы с семьей были у бабушки на ужине. Нам с Майком стало скучно, мы стали бродить по бабушкиному кварталу, и знаешь, что мы нашли?

Георг наклонил голову и улыбнулся:

– Что?

– Огромную гору грязи. Мы тут же начали карабкаться по ней и скатываться вниз, как будто играли в царя горы, поднимаясь снова и снова. Когда мы вернулись в дом, Майк потерял в грязи один ботинок, а зад моих штанов был напрочь порван, – я сделала паузу, чтобы закурить. – Это же та самая чертова история! И мне тогда так сильно досталось от отца.

– Думаешь, он мог увидеть это и посмеяться? – сказал Георг и махнул официанту. – Еще два пива.

– Вот и я о том же! Как будто это все передается генетически. Спорим, если у меня будет ребенок, он тоже порвет зад на штанах.

Георг, который уже сам стал отцом, улыбнулся.

– Если это будет единственный раз, когда он напакостит, то ты очень везучая. Ямас.

– Ямас, – сказала я и чокнулась с ним своим стаканом пива.

– Знаешь, я никогда там не был, – сказал Георг и показал на Акрополь.

– Как? Не может быть! Там же так красиво! Обязательно съезди туда с сыном. Это самое греческое место на свете.

Мое недоумение немного рисовало из меня образ пустоголовой девчонки.

Георг снова улыбнулся.

– Может, как-нибудь и съезжу. Обязательно, ты права. Но так всегда бывает: то, что прямо перед тобой, не так хорошо заметно.

– Господи. Все вы, греки, такие философы!

Наклонившись вперед, Георг положил руку мне на плечо и поцокал языком, этим звуком люди по всей Греции заканчивают предложения.

– Ты от нас не отличаешься, подруга.

Прощание с Георгом: объятия и испарина на уличной жаре перед квартирой моей тети, пара последних фотографий, на которых мы оба сияем крупными зубастыми улыбками и стоим рука об руку, как старые подельники. Впервые за долгое время я не плакала; я знала, что снова увижу Георга, своего двоюродного брата и друга. Он заказал такси, чтобы отвезти меня в аэропорт, и пока водитель укладывал мою сумку в багажник, Георг протянул мне небольшой конверт.

– Это тебе. Может быть, тебе пригодится, – сказал он.

Я открыла конверт, и мне на ладонь выпал маленький амулет – блестящий голубой глаз, отделанный серебром, этот талисман можно повсюду встретить в Греции. Такой глаз защищает своего владельца, отражая зло обратно на того человека или духа, который пожелал зла.

– Ты такой хороший, – сказала я ему и притянула к себе, чтобы напоследок обнять. – Эфхаристо.

– Не за что, Гарифалица, – сказал он.

Когда я снова услышала свое имя по-гречески, когда именно он произнес мое греческое имя, от кончиков моих ушей до ступней пробежала теплая волна, такую же волну я ощущала бесчисленное количество раз, когда у меня начиналась паника. Но это было совсем другое. Вместо паники я почувствовала, что меня переполняет любовь.

По пути к аэропорту я устало сидела на заднем сиденье и смотрела на далекие горы, пытаясь запомнить каждый их хребет и перевал. Отъезд из Греции был похож на необходимое расставание: я влюбилась в эту страну, но не менее важно мне было вернуться домой. Домой. Тогда я впервые подумала о Таллахасси как о месте, где я могла бы обосноваться. Причем обосноваться не в квартире, а у себя внутри. Я знала, что как только вернусь – и нормально посплю – я позвоню матери и скажу просто: «Приезжай ко мне, я не смогу рассказать обо всем, что случилось, по телефону». И через три дня она приедет. На обочине нашего регионального аэропорта она обнимет меня, а затем отойдет на расстояние вытянутой руки и скажет:

– Лиза, боже мой. Ты выглядишь по-другому.

Через месяц после этого я сяду на самолет до Филадельфии, чтобы присоединиться к своей семье и увидеться с ней, а также отпраздновать восемьдесят пятый день рождения моей бабушки. Майк заедет за мной, и мы вдвоем поедем на остров Лонг-Бич.

Это будет первый раз, когда мы останемся наедине, за шесть лет.

– Так странно, – скажет он. – Ты помнишь, как хорошо папа ладил с детьми?

Я посмотрю на Майка, на его кривой нос и неухоженные волосы на лице. Он уже стал отцом. Мой младший брат – отец, и в доказательство на заднем сиденье его «Сатурна» будет закреплено детское автокресло.

– Он мог рассмешить кого угодно, – добавит он.

– Да, он мог очаровать любого говнюка.

Он был очень хорошим человеком.

Машины будут двигаться со скоростью шесть километров в час, и мы обсудим самые разные подробности, пока без остановки будем ползти в потоке.

– Как тебе удается все время не думать об этом ужасном дерьме? – спрошу я.

– Не знаю. Но у нас очень разные воспоминания.

Он будет прав.

Мы поговорим о Греции, о семье, о нашем отце, о наших чувствах. У этой беседы будет масштаб, будет глубина, и она будет ощущаться как бальзам, который залечивает наши шестилетние раны. Наконец-то мы по-настоящему поговорим о том, о чем должны были говорить все это время.

– Может быть, теперь мы могли бы чаще встречаться, – предложит Майк. – Ну, знаешь, как раньше.

– Я была бы рада, – отвечу я. – Черт, надо попробовать.

* * *

Я еще не знала, что все эти примирения случатся. Тут, на заднем сиденье такси, афинская сельская местность все еще проносилась мимо, но мое тело чувствовало уже наполненность и спокойствие. Этого спокойствия я ждала всю жизнь. Я проехалась по Греции, будучи все еще молодой, но в какой-то момент здесь я выросла и стала спокойной, размеренной. Я закрыла глаза, чтобы запомнить это ощущение, и тут водитель вывел меня из задумчивости.

– Знаете, в чем особенность греков? – он почти кричал. – Они хотят, чтобы им лгали.

– Прошу прощения? – спросила я по-гречески.

– Эти люди хотят слышать ложь. В ложь легче поверить, поэтому они и хотят ее слышать.

– В каком смысле? – спросила я, а он продолжал говорить в том же духе.

Через секунду я поняла, что он говорит не со мной, а дискутирует с какой-то политической программой, звучащей по радио. Этому