И он оказался прав. Самые настоящие «зелененькие», которые я совсем недавно держал в своих собственных руках, вдруг обернулись бутафорией. Ну, как это могло случиться? И вообще, откуда они, черт побери, взялись в моей квартире? По крайней мере, я их не приносил. Значит, тот человек всё-таки мне не померещился?

– Брось! – Юра мягко улыбнулся. – Не думай об этом. Иначе с ума сойдешь…

– А может, прикажешь мне ещё не думать и о том, что вы тут с Наташей устроили? Может, это мне тоже привиделось?

Он опустил голову, кашлянул и пожал плечами:

– Понимай, как хочешь. В конце концов, каждый видит то, что хочет видеть…

– Да пошел ты!

Но Юра никуда не ушёл. Он положил свой пиджак на диван, сам сел на стул напротив мольберта и, закурив, спокойно сказал:

– Неужели искусство гораздо абстракнее, чем мы думаем? Вот ты написал мой портрет, и сначала мне казалось, что он – почти что фотография. Но ты не успокаивался, и я снова и снова позировал, и ты что-то дописывал, исправлял, играл светотенями, а когда я снова глянул на портрет, то понял, что он отражал твоё обо мне представленье. Но теперь я вижу лишь форму, краски – и больше ничего… Кисть будто бы скрыла тебя, как художника, но и меня она не раскрыла. Я считал, что этот портрет поможет мне увидеть не только своё истинное лицо, но и душу, – он коротко хохотнул, – если она, конечно, бывает у таких остолопов, как я… Но я ничего не вижу! Только какие-то линии, пятна оранментов, и вроде бы что-то проглядывает сквозь этот хаос… Глаза! Да, это чьи-то глаза…

Темная глубина его зрачков тускло осветилась желтоватым всполохом. Возможно, это был отблеск последнего луча солнца, стекавший по стеклам мансард. И сами мансарды, и крыши домов напротив, и кусочек малинового неба тоже отражались в его зрачках. А ещё туда попала длиннохвостая сорока, которая слетела с высокого тополя во дворе. Она казалась игрушечной и маленькой, как комар. А меня ни в левом, ни в правом его зрачке не было. Он смотрел мимо меня.

– И все-таки это ты, – сказал я. Сказал через силу, потому что говорить мне совсем не хотелось. И ничего не хотелось делать – такое ощущение, будто долго занимался тяжелой, ломовой работой.

– И все-таки это ты, – повторил я. – Человек знает всё, и знает всех, но только не себя…

– Не умничай, пожалуйста. Зачем претворяться передо мной умней, чем ты есть на самом деле? Кажется, мы друг друга знаем достаточно хорошо…

– Никто никого не знает до конца, – я упрямо мотнул головой. – И всё-то мы ищем смысл там, где одна бессмыслица. Ты ещё не замечал, что каждый новый день похож на вчерашний, как брат-близнец? И не успел ещё заметить, что все твои женщины лишь по форме разные, а на самом деле – одинаковые, ну, может, чуточку поведением в постели отличаются…

– Ты циничен до невозможности!

– Нет, это правда… Не понимаю, почему ты не узнал себя на портрете. Ты считаешь себя единственным и неповторимым…

Он хмыкнул.

– Да не надо жеманиться, Юра! Не отрицай очевидного… Но ты не смог сохранить свою единственность, свои человеческие черты. Уже хотя бы потому не смог, что слишком часто оказываешься во множествах ролей – профессия у тебя, Юра, такая: почти каждый вечер менять лицо, жизнь, характер. Не считая, разумеется, того, что, кроме этого, тебя меняет толпа в автобусе, на митингах, и все эти радио, телевидение, газеты тоже меняют тебя.

– А тебя? – в его глазах замерцала холодная усмешка.

– Не обо мне речь… Хотя и обо мне тоже. Почему-то считается, что человек не может быть один, обязательно – в связке с кем-то, в группе, толпе, коллективе… И, в конце концов, человек отказывается от себя единственного, потому что так надо, так проще и надежней.

Юра выставил передо мной свою пятерню, повертел ею и сказал:

– Смотри: каждый палец – отдельно, как бы сам по себе, но вместе они – ладонь, и если потребуется, становятся кулаком. Единственность не всегда хороша…

– Вот потому и нужен нам красный таракан. Он всех выправит, всем вдолбит какую надо идею – одну на всех, и всех заставит идти нужным путем и от сомнений тоже избавит…

– Опять ты за своё, чёрт побери! – Юра вспылил, на его щеках выступили красные пятна. – Что за дурацкие фантазии?! Если бы красный таракан существовал на самом деле, то его бы уже давно открыли и описали биологи…

– Они его не видят, – объяснил я. – Им не положено его видеть.

– А тебе положено?

– До тех пор, пока в моей голове нет таракана, я буду видеть не так, как все…

– Ну, разумеется! – Юра блеснул глазами, подскочил к мольберту и, как клоун на арене цирка, изогнулся в шутовском поклоне:

– Але-оп! Фокус-покус! Особое видение мира господина художника… Дамы и господа, обратите внимание, как мастер глубоко проникает в суть натуры…

Он повернулся к холсту, глянул на него и вдруг медленно, как от прокажённого, попятился прочь, и я увидел, как широкая улыбка медленно сползает с его лица. Никогда ещё я не видел Юру таким растерянным. Он тыкал указательным пальцем в картину и что-то пытался сказать, но слова застревали у него в гортани.

– Что случилось?

– Не я… Это другой… Я не такой, – бессвязно твердил Юра. – Ты не меня увидел…

Не отрывая взгляда от портрета, Юра продолжал медленно пятиться. Он наткнулся на пластиковую бутылку из-под воды, валявшуюся на полу, и она, подкатившись к батарее, звонко шмякнулась о неё. Юра вздрогнул и остановился.

– Там не я, – он кивнул на портрет и с надеждой в голосе спросил:

– Ты честно скажешь мне, что он – не я, так ведь? Я – не он. Или: я – не я?

Ничего не понимая, я развернул мольберт к себе и онемел. Из хитросплетений зеленых, оранжевых, синих линий, из рыхлого клубка сверкающего серпантина меня холодно и насмешливо пронзили глаза того самого парня-домушника, который оставил в прихожей пачку фальшивых долларов.

– Что это? – я в самом деле удивился. – Как это получилось? Я писал твой портрет… И тут был ты! Я даже не притрагивался сегодня к холсту… Откуда он тут взялся?

Между тем легкий абрис лица незнакомца, смутно угадываемый в хаотичном сплетении линий, проступал на холсте как переводная картинка. Впрочем, нет, это было похоже на проявление фотоснимка: тонкие, чуть угадываемые линии, стремительно наполнялись четкостью и насыщались цветом. Эта метаморфоза завершилась довольно быстро: на холсте вместо портрета Юры красовалось нечто, похожее на черно-белую фотографию, разрисованную провинциальным художником анилиновыми красками.

– Это он! – воскликнул я. – Мистика какая-то!

Я оглянулся на Юру и невольно отпрянул в сторону. Передо мной стоял человек, изображенный на портрете. Он подмигнул мне и коротко, неприятно хохотнул.

– Что за фокусы? Юрка, брось разыгрывать меня! Когда ты успел загримироваться? Ну, погоди!