Околдованный невиданным зрелищем, он ещё продолжал, как и остальные, некое время лихорадочно трудить глаза; на его нервно подергивающейся щеке блестели слюдяные стёжки пота...

На раскалённую зноем стальную перчатку галицкого князя, колеблемая и сносимая порывами воздуха, опустилась стрекоза. Приникла, замерла изумрудной стрелкой, насторожив сетчатую слюду крылышек.

«Глупая, но счастливая... — краем глаза приметив её, с отчуждённой пустотой поймал себя на мысли Мстислав. — Вольная попрыгунья... Давай, лети, щеголиха, из этого ада...»

...Между тем весь монументальный курган, на котором отзвенел поединок, теперь, как горб броненосца, тоже был покрыт железным панцирем из щитов и шлемов.

Сердце князя пронзила горючая игла: «Господи, не оставь!.. Где ж ты, берег Света и Добра?»

* * *

— К бою-у! Сигнал к атаке! Встретим их!!

Призывно и борзо взревели турьи рога. Затрубили медные трубы русских дружин; камнепадом в горах загрохотали литавры. Гонцы от Мстислава ветром донесли половцам княжий приказ: «Тебе, воевода бесстрашный, Ярун-хан, доверена честь быти первым на путях у поганых! Да будут остры твои мечи! Да утонет в своей крови враг наш!»

...С безумным рёвом бросились половецкие скопища на татар. Дикий гвалт заглушил крики команд. Стаи стрел засвистали в воздухе.

В ответ у излучины реки задребезжали пронзительные сигналы монгольских свистков; утробно зареготали трубы. И вдруг... железная гора лязгнула сталью, в небо впился боевой клич и задрожала земля. Словно гигантская металлическая волна, качнулась тяжёлая конница и покатилась бешеным галопом, затапливая всё пространство вокруг.

Расстояние стремительно сокращалось. Новые тучи стрел иссекли воздух. Половцы, оскаливая зубы, взмахивали кривыми мечами и саблями, кричали хрипло, с яростью; вертелись в сёдлах, целясь из луков.

— Кху-у! Кху-у-у-у! — Монгольская тяжёлая конница: всадники в броне с головы до ног, в хвостатых «пламенеющих» шлемах ощетинились длинными копьями.

* * *

...Окружённый плотным кольцом телохранителей, к Булаве подскакал Мстислав:

— Вот что, друже, чую, не сдержати нам эту страсть! Только зараз своих положим. Забирай ростовцев и галичан! Отходите к повозкам. Там будешь держать оборону! Вся надёжа на тебя, Степан!

— А ты, защита?! — Взгляд воеводы непримиримо скользнул по Мстиславу.

— Я прикрою вас... с зятем своим, Данилой Романычем. Волынцы дюже гарны! Не подведут!

Булава, как цепной пёс, встретил услышанное нетерпящим рыком:

— Одурел вконец?! И себя, и нас погубишь! Не бывати сему, княже! Сам отводи! Я-ть щитом встану!

— Кто ты такой, чтоб перечить мне?! — Запалённый духом сечи, князь так полыхнул очами, что воевода отшатнулся в седле и лишь сокрушённо покачал головой. — Шевелись, Булава! Да дозорь за орлятами нашими дюжей, чем мать за нетоптаной девкой! Мне нынче каждый меч... во-о как!

* * *

...Как сухой орех, трещала земля! Кони стелились в рыжей пыли, неся на себе смерть.

Точно в чаду, Мстислав видел, как мелькнула летящая на караковом[265] жеребце фигура Яруна и сгинула в ревущем прибое щитов и копий.

Половцы вновь огрызнулись тугим залпом стрел. Татары прильнули к гривам, укрывшись щитами. Над головами, будто медные перья стимфалийских птиц[266], с визгом и шелестом засвистали стрелы, а вослед ещё и ещё.

Они вышибали атакующих сотнями, обрушивая передовые цепи, делая частые борозды в рядах конницы той и другой стороны; копыта своих же коней взрыхляли пашню из мяса и костей, но остановить, опрокинуть это безумие было уже немыслимо.

...Наблюдавшие рати потрясённо взирали, как подбрасывались руки и ноги, шлемы с багряными лицами без тел и тела без голов, как железным лоскутьем разлетались щиты, горя на солнце сверкающей сталью. И не было сему кошмару заката.

Воздух был наполнен трескучим звоном железа, встречающего броню; гул тысяч истошно кричавших слился в единый неистовый ор. Беспредельный, сводящий с ума...

Половцы и татары достигли роковой черты. Послышался гром сшибки: треск, хруст, лязг... На мгновение всё смешалось в железнокровавом фарше, а затем прокрутилось, лопнуло, как гнойник, и хлынуло потоком вглубь половецких скопищ.

В считаные минуты атака тяжёлой монгольской конницы истоптала и изрубила в капусту авангард Яруна. Остальные, что остались вживе, проклиная небо, обратились в бегство.

— О, горе! Горе! Наш род прерван! Боги отвернулись от нас!!

...Мстислав с отчаяньем наблюдал, как из красного бурана, взвихрявшего свои смертоносные кольца, навстречу ему и волынцам вылетали окровавленные клочья половецких войск. Невозможно было удержать на месте потерявших рассудок людей, сгорстить разрозненные толпы, собрать оставшихся у заградительных рубежей. Решительно ничего нельзя было изменить.

— Бросайте посты! Спасайтесь, кто может! — кричал Ярун. — Погибла древняя слава кипчаков!

Обезумевший конь со своим седоком снова канул в рычащем месиве уносившихся к Днепру половцев. В страшной панике они смяли правое крыло отходивших к повозкам ростовцев и беспорядочной стаей воронья помчались прочь.

— Псы! Трусливые псы-ы!! Будьте вы трижды прокляты!

Галицкий князь бросал кипевшие презрением и ненавистью взгляды на последние ошметья разлетавшихся кто куда половцев. Озираясь на оставшихся с ним волынцев, он осознал: судьба жестоко обвела его вокруг пальца. Но в обмане сём гнездились не только коварство и хитрость врага, не только трусость предавших его половцев и надменное равнодушие собратьев-князей; в обмане этом был повинен и он сам — не сумевший дать укорот своей гордыне, не сумевший вовремя прислушаться к справедливым словам друзей и голосу разума... «Ты сам дозволил одурачить себя и поддеть! Сам усыпил бойцовское чутьё, столько раз выручавшее тебя... отводившее от “волчьих ям” и “медвежьих рогатин!” Господи! Я потерял рассудок, на моей душе грех!.. Я завёл в западню братьев моих! Я их убийца!» От непомерного напряжения лицо князя передёрнула судорога. Ему хотелось сорвать с головы золотой шлем, который словно жёг калёным железом, и швырнуть его наземь...

В следующий миг в клубах пыли подскакал князь Данила со свитой, осадил коня с такой силой, что подогнулись задние ноги. Гаркнул взахлёб:

— Оборона прорвана! Ярун бежал!