Но почему же все-таки местом битвы стала Зама? Почему решающее сражение разыгралось так далеко к юго-западу от нижней долины Меджерды, где хозяйничали солдаты Сципиона? Ни Полибий, ни Тит Ливий не позаботились о том, чтобы ввести нас в курс дела относительно передвижений Сципиона, но мы можем предположить, что он переместился несколько западнее, ближе к среднему течению Меджерды, очевидно, спеша навстречу Масиниссе. Не исключено, что Ганнибал, двигаясь прямиком в направлении массильского царства, надеялся разбить Масиниссу до того, как тот успеет соединиться с римлянами (см. W. Huss, 1985, р. 416) [122]. Как бы там ни было, добравшись до Замы, пунийский военачальник перво-наперво решил выяснить расположение римской армии и выслал разведчиков. Но тем не повезло — они нарвались на вражеский сторожевой отряд и были препровождены к Сципиону. Что же сделал проконсул? Приставив к шпионам Ганнибала одного из своих помощников-трибунов, он позволил им осмотреть весь римский лагерь, а затем отпустил восвояси, порекомендовав честно доложить обо всем увиденном начальству. Похоже, Сципион решил воспроизвести широкий жест Ксеркса, о котором он вполне мог прочитать у Геродота («История», VII, 146): некогда царь персов точно так же обошелся с греческими лазутчиками, засланными в Сарды. Эта смелость и уверенность в себе Сципиона пробудили в душе Ганнибала острое любопытство, и он предложил римлянину встретиться прежде, чем оба вступят в открытый бой. Спустя короткое время он узнал, что в римский лагерь прибыл Масинисса с войском, состоявшим из шести тысяч пеших и четырех тысяч конных воинов. Прекрасно сознавая, что предстоящая битва будет иметь для него решающее значение, поскольку Карфаген поставил на карту значительно больше, чем Рим, Ганнибал, возможно, надеялся достичь выгодных для себя договоренностей. Однако после подхода Масиниссы соотношение сил изменилось не в его пользу, и теперь тон на переговорах, даже если б они состоялись, стал бы задавать Сципион…

Между тем римский полководец снялся с места и перенес свой лагерь в место, которое Полибий (XV, 5, 14) называет Маргарон, а Тит Ливий, почти дословно повторяющий в описании этого эпизода Полибия, именует Нараггара. Новейшие комментаторы долго бились над разрешением этого противоречия, пытаясь определить, кто из двух историков допустил ошибку, пока совсем недавно не родилось предположение, что, возможно, речь идет о двух слегка отличающихся написаниях одного и того же пунийского топонима, который, должно быть, звучал как «Нахаргара» или «Нахргара» (D. Nizza, 1980, pp. 85–88). Эту гипотезу косвенно подтверждает тот факт, что в рукописной традиции Тита Ливия встречается также вариант написания «Наркара». Остается лишь узнать, где именно располагался этот город. Одна Нараггара, существовавшая в римскую эпоху, нам хорошо знакома — это нынешний Сакхиет Сиди Юсеф, находящийся на тунисско-алжирской границе. Против его «кандидатуры» имеется только одно возражение, но существенное: город отстоит от Замы-Джамы почти на 100 километров к западу. Далековато. Впрочем, мы уже убедились (на примере той же Замы), что топонимические близнецы встречались в те времена довольно часто, поэтому ничто не мешает нам допустить, что поселение с таким же именем вполне могло существовать неподалеку от Замы, располагаясь несколько севернее, очевидно, где-то в районе между вади [123] Тесса и вади Силиана. Отметим, что античные историки подобными вопросами не задавались. Вслед за современником Цицерона Корнелием Непотом они, недолго думая, поместили решающее сражение в район Замы (подле Замы — apud Zama — как более обтекаемо говорит Непот; «Ганнибал», VI, 3), и с той поры слово «Зама» звучит для потомков, как свист хлыста, как тревожный сигнал боевой трубы, неизменно вызывая в памяти знаменитую битву, в которой встретились два величайших полководца того времени, более того, и всей античной истории.

Что касается предварительной встречи Ганнибала со Сципионом, то никаких серьезных оснований сомневаться в историчности последней у нас нет. О ней упоминает Полибий, менее всего склонный драматизировать события в поисках дешевых эффектов, а ведь он находился в привилегированном положении, поскольку благодаря близости к семейству Сципионов имел доступ к самым надежным источникам. И если Тит Ливий постарался изложить это событие в собственной, гораздо более торжественной «аранжировке», по мотивам которой впоследствии была создана целая серия гобеленов (по картинам Джулио Романо), то греческий историк довольствуется скупой ссылкой на то, что подобная встреча имела место, причем протекала с глазу на глаз, если не считать присутствия нескольких конных телохранителей с той и другой стороны. Ганнибал играл по-крупному, понимая, что даже блестящая победа позволит ему всего лишь освободить африканскую территорию Карфагена, тогда как поражение будет означать полное подчинение власти Рима. Но все-таки Ганнибал оставался Ганнибалом, иными словами, живой легендой. И он, как утверждает Полибий, попытался надавить на своего соперника [124], который к тому же был на 12 лет моложе его. Он предложил Сципиону не рисковать и принять его условия, в целом вполне устраивавшие Рим: Карфаген отказывается от Сицилии, Сардинии, Испании и всех островов, лежащих между Африкой и Италией. На самом деле Карфаген, согласись Сципион принять сделку, терял бы гораздо меньше, чем предусматривали статьи договора, разработанного проконсулом и одобренного, как помнит читатель, Советом старейшин, того самого договора, который Карфаген первым и нарушил. И Сципион отказался. Либо Карфаген признает власть Рима, заявил он, либо все решит оружие.

На следующий день, ранним летним (возможно, и осенним) утром началась битва. Шел, как мы помним, 202 год. Ганнибал выставил около пятидесяти тысяч воинов, включая балеарцев, галлов, лигуров и мавров, которых удалось навербовать Магону несколькими годами раньше. Ядро его армии составляла пехота, имевшая в своих рядах немало испанских и африканских ветеранов, а также италиков, явившихся вместе с ним с Бруттия, и, наконец, карфагенских и ливийских солдат, мобилизованных чуть раньше Гасдрубалом, сыном Гискона. Согласно Аппиану («История Ливии», 41), Сципион имел в своем распоряжении 23 тысячи пехотинцев плюс шесть тысяч воинов Масиниссы. Главное его преимущество перед армией пунийцев заключалось в наличии более многочисленной и более опытной конницы. Зато карфагеняне смогли выставить 80 слонов, расположив их впереди своего боевого строя. Сразу за слонами Ганнибал выстроил отряды наемников, вторую линию образовывали ливийцы и карфагеняне из бывшей армии Гасдрубала. Тит Ливий, правда, утверждает (XXX, 26, 3 и 33, 5), что в битве участвовала и одна македонская фаланга, якобы присланная Филиппом; однако нам это представляется сомнительным, тем более что остальные источники ни о каких македонянах не упоминают. Третья линия карфагенского построения, отодвинутая от первых двух на расстояние стадия (около 200 метров), состояла из ветеранов италийской кампании. По существу, это была старая гвардия Ганнибала, и неудивительно, что сам полководец занял место в ее радах. На левом фланге выстроилась конница союзников-нумидийцев; на правом — карфагенская конница. На основе этих данных мы, по крайней мере, можем судить о том, какую тактику собирался применить Ганнибал. Малочисленность кавалерии не позволяла ему повторить окружающий маневр, с таким блеском использованный при Каннах. Все, на что он мог рассчитывать с помощью своей конницы, — это сдержать натиск мощной римской кавалерии и прикрыть от удара своих ветеранов; как мы вскоре убедимся, именно это он и попытался осуществить, впрочем, не вполне успешно. Главные свои надежды он связывал с пехотой, выстроенной с таким расчетом, чтобы бросать ее в бой постепенно, частями. По его замыслу, слоны должны были расчистить дорогу отрядам наемников, и лишь затем на вражескую армию обрушилась бы вторая линия его пехотинцев. Свои отборные войска он приберег напоследок, предполагая в случае успеха довершить их силами разгром противника, либо, если военная удача отвернется от него, организовать с их помощью отступление и свести к минимуму свои потери. Сципион также расположил свои войска в три линии, прибегнув к привычному для римской армии той поры построению. Впереди стояли самые молодые солдаты-копейщики — hastati, на самом деле вооруженные вовсе не копьями, а дротиками; за ними выстроились тяжеловооруженные принципы; наконец, третий ряд составили триарии — самые опытные бойцы, вооруженные пиками, которые одни были способны переломить ход сражения в свою пользу. Кое в чем, однако, Сципион отступил от правил. Вместо принятого расположения в шахматном порядке, при котором принципы как бы закрывали собой промежутки в строю копейщиков, он выстроил одних за другими, оставив между их рядами длинные коридоры, тянувшиеся перпендикулярно к линии фронта — сюда, по мысли Сципиона, должны были ринуться вражеские слоны. Параллельно передней линии он также предусмотрел значительные промежутки, чтобы обеспечить свободой маневра легковооруженных велитов. Римскую конницу, занявшую левый фланг, возглавил Лелий; на правом фланге расположился Масинисса со своим войском, включая пеших и конных бойцов, причем часть его легковооруженных пехотинцев выстроилась позади римского войска в качестве резерва.