она появится. Такой бесспорно хорошей книгой стало для меня повествование Марии Степановой «Памяти памяти…»

ЕЦ Мы не раз говорили с вами о возрасте. Об обманчивой коварности цифр, которые давят на человека. И – мешают жить, осуществляя свое земное назначение. В 1998-м, когда вам исполнилось семьдесят, а мне – пятьдесят, вы заметили в письме: «Про семьдесят Корней Иванович Чуковский говорил, что это великолепный возраст, но… по-настоящему человек способен понять это только в восемьдесят. Полвека – и вовсе возраст, достойный оды! Вы хорошо написали, что чувствуете себя «вне возраста» и что природа такого ощущения – в душе, которая – часть Вечности. Об этом можно бы поговорить – хорошо и долго. Тут и философические соображения: вы со временем меняетесь, время меняет вас, но при этом вы остаетесь «в себе», и поэтому, как писал старый Толстой, я – это я 5 лет, и 15 лет, и 25-ти, и 35-ти и т. д. лет. Но тут и ощущения житейские: вне зависимости от самочувствия, лишь в силу данного тебе разума ты понимаешь, что твой срок пребывания здесь так или иначе идет к концу, и это не может, по-своему, не сказываться на образе твоих мыслей и действий».

Минуло двадцать лет. И вам уже вот-вот исполнится девяносто. Хочется ли вам что-либо добавить к тем давним словам?

ВП Испытываю остро возросшее чувство благодарности миру, в котором живу, самому существованию. Никогда прежде я так не радовался деревьям, траве, воде, небу… Даже дождю, сумеркам. Радуюсь и благодарю…

Апрель-май 2018

Приложение

Труден ли этот путь?

(Беседа с Олегом Коростелевым, исследователем литературы русского зарубежья)

Оставим за скобками комплименты, точнее – произнесем их сразу. Каждый, кто пишет о работах Олега Анатольевича Коростелева, непременно говорит об их уникальности. Не жалея высоких слов, но совершенно справедливо суммировал эти оценки большой знаток русского зарубежья Иван Толстой, посвятивший Коростелеву передачу на радио «Свобода»: «Олег Коростелев – живой классик, один из сильнейших специалистов по первой и второй волне русской эмиграции. И если бы он сделал только половину, он и без того заслужил бы себе место в пантеоне великолепных». Так что давайте теперь поговорим о буднях исследователя, о его лаборатории, о проблемах изучения литературы русского зарубежья – «государства без территории», как однажды выразился сам Олег Коростелев.

ЕЦ Наверняка читателю будет интересен ваш путь в литературоведение. Тем более – он необычен. Ведь ваша первая профессия – биолог. Конечно, потом вы окончили Высшие литературные курсы (семинар критики), аспирантуру Литинститута. Но вы не получили традиционного филологического образования. Может, и к лучшему. По крайней мере, вы не встретились с теми штампами и схемами, которыми были напичканы программы филфаков. А в эмигрантике вы начали с многостороннего исследования творчества Георгия Адамовича. С диссертации о его поэзии. С издания его собрания сочинений. Я часто открываю прекрасно составленный и откомментированный вами сборник Адамовича в малой серии «Библиотеки поэта». Но почему именно Адамович стал первым среди героев ваших эмигрантских штудий?

ОК В эмигрантской литературе одним из самых важных и привлекающих читателя жанров была критика. И – именно она до сих пор хуже всего изучена. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич, Владимир Вейдле, Петр Бицилли, Дмитрий Святополк-Мирский – все это замечательные критики, которые были бы гордостью любой литературы. Блестящие стилисты, тонкие, умные, невероятно начитанные. И, конечно, со своим видением, своим миропониманием. Однако Георгий Адамович выделялся даже в этом ряду: он – один из крупнейших критиков XX века, придирчивый Бунин назвал его «первым критиком в эмиграции» и был недалек от истины. Ну а поскольку в советской России критика довольно быстро превратилась в идеологический инструмент и стала интересной только для социолога, свое значение сегодня сохранила критика эмигрантская.

Упоминания об Адамовиче в советской печати можно пересчитать по пальцам, да и те – скорее анекдотичны. Мне это казалось несправедливым. Статьи Адамовича – большая литература, его, помимо всего прочего, до сих пор интересно читать. Даже тогда, когда он бывал не прав. До конца 1980-х годов Адамович в России был практически неизвестен. Все ограничивалось только слухами да редким случайным знакомством с отдельными из его многочисленных статей. Первые переиздания появились лишь в середине 1990-х. Нельзя сказать, что сейчас он издан полностью или хотя бы наполовину. Но общее представление в результате сложилось, и редкая работа о литературе эмиграции обходится без упоминаний о нем и цитат из его статей. Опубликованная недавно библиография публикаций об Адамовиче занимает более сотни страниц, и большая часть приходится как раз на работы двух последних десятилетий.

А ведь Адамович известен не только своим критическим амплуа. Он и своеобразный поэт, создатель и вдохновитель литературной школы, которая вошла в историю под именем «парижской ноты». Кроме того, он был блистательным эссеистом. Кстати, сборник эссе Адамовича «Комментарии» сейчас готовится к выходу в знаменитой серии «Литературные памятники». Редколлегия серии недавно одобрила мою заявку и поставила книгу в план.

ЕЦ В предисловии к своей книге «От Адамовича до Цветаевой» (2013) вы задумались над итогами изучения литературы русского зарубежья в последние два десятилетия. Эти раздумья были тем более закономерны, что ведь и ваша работа в эмигрантике пришлась на тот же период. Оглядываясь назад, вы зорко примечаете характер и черты времени. И вопросы, многие из которых так и остались без ответа. «Русское зарубежье числилось по разряду возвращаемой литературы. Что делать с этой литературой, куда ее относить, как классифицировать и изучать, никто не знал… Сумятица в головах была невероятная». К примеру, многие исследователи сначала боялись, «что вот-вот по всем темам появятся работы, и на их долю ничего не останется. Тем большее разочарование их постигло, когда выяснялось, что эмигрантов не сто и даже не тысяча, а несколько миллионов…

Вдобавок не все в эмиграции оказались Набоковыми, Шаляпиными и Рахманиновыми, и обнаружение графоманов, авантюристов и неудачников быстро пришло в противоречие с формирующимся тезисом, что в эмиграции решительно все было лучше, чем в метрополии». Но, конечно, важнее и драматичнее были другие разочарования – когда «к уникальному материалу пытались применять традиционные подходы».

Словом, итоги вас не слишком радуют. Однако эта тональность предисловия явно и резко диссонирует со списком ваших работ, помещенным в конце книги. Вы сделали в те годы столько, сколько было под силу целому научному институту.

ОК Какие задачи мы ставили перед собой в девяностые? Нужно было прежде всего создать источниковую базу. Ввести в