– Он сплошное дерьмо.

– Что в нем такого дерьмового?

В темноте Пип услышала щелчок зажигалки и шумный выдох курильщицы.

– Все, – сказала Коллин. – У нас тут информационная служба дерьма. В утечках хороших новостей не бывает. День за днем только дерьмовые новости, только дерьмовые. Тоска берет.

– Мне казалось, идея в том, что солнечный свет действует как антисептик.

– Я не говорю, что не надо этого делать. Я только говорю, что тоска берет. От бесконечного разнообразия людской мерзости.

– Может быть, ты слишком долго здесь? Когда ты приехала?

– Три года назад. Я тут почти с самого начала. С некоторых пор я штатный депрессивный сотрудник, это, можно сказать, моя главная обязанность. Все остальные смотрят на меня, думают: “Слава богу, со мной такого не происходит”, и им хорошо.

– Ты могла бы уехать.

– Да. Могла бы.

– Что он за человек? – спросила Пип. – Андреас.

– Говнюк.

– Ты шутишь.

– Я даю объективную оценку, и только. Как он может не быть говнюком? Чтобы руководить таким проектом, нельзя им не быть.

– И все-таки что-то тебя здесь держит.

– Он меня морочит. Я ни на секунду про это не забываю – что он меня морочит. Я в Книгу Гиннеса могу попасть по силе желания, чтобы меня морочили. Мне важно быть первой из тех, кто ничего для него не значит. У меня отдельная комната. Я даже знаю, откуда приходят деньги.

– И откуда они приходят?

– Мне важно быть самой-самой из не имеющих никаких шансов. Он очень хорошо умеет играть на чувствах и амбициях.

Стало тихо. Только лягушки квакали, квакали, квакали в темноте.

– Ну а тебя что привело сюда? – спросила Коллин. – Я замечаю у тебя некий дефицит по части правомерности пребывания здесь. В смысле сравнительно с другими.

Пип, благодарная за вопрос, рассказала свою историю, ни о чем не умалчивая – даже о своих недавних предосудительных действиях в спальне Стивена.

– В общем, – подытожила Коллин, – ты толком не знаешь, какого хрена решила сюда податься.

– Я хочу найти отца.

– Это может тебе сослужить неплохую службу. Хорошо иметь нечто помимо жажды любви и одобрения со стороны Любимого Вождя. Мой совет – не забывай, ради чего приехала сюда.

Пип усмехнулась.

– Что тебя развеселило?

– Я просто подумала про Тони Филд, – объяснила Пип. – Предположим, стали бы снимать фильм про меня и я спала бы с актером, который играет моего отца. Странновато, тебе не кажется? Спать с женщиной, играющей твою мать.

– Он вообще странный тип. Почему – нам с тобой без толку гадать.

– По мне, это очень странно. Но Флор, кажется, думает, что это блестящая победа.

– Флор – хищница, которую интересует только одно: популярность. Деньги ей без надобности, ее семья и так владеет половиной Перу. Их вотчина – полезные ископаемые. Она думает: “Популярность? Кажется, я чую популярность? Давайте-ка делитесь ею со мной”. Для нее знать, что Андреас спит с Тони Филд, почти так же круто, как самой с ней спать.

Пип приятно волновала, пусть даже психологический механизм был довольно скверный, возможность показать, что она ценит особое доверие Коллин, которой, в свой черед, оказывал особое доверие Андреас, крутивший сейчас в Буэнос-Айресе роман со своей виртуальной матерью. Чтобы произвести на Коллин впечатление, она сказала, что собирается на реку купаться.

– Прямо сейчас? – спросила Коллин.

– Хочешь, пойдем вместе.

– Не уверена, что жажду подвергнуться нападению хорька.

– Он всегда убегает, когда я его вижу.

– Просто пытается заманить тебя в воду в темноте.

– Я иду. – Пип встала. – У тебя точно нет настроения?

– Терпеть не могу подначек.

– Я тебя не подначиваю. Просто спрашиваю.

Пип ждала ответа Коллин. Она немногое в жизни могла занести себе в актив, но купание в темноте – тут у нее был приличный опыт: в калифорнийском парке Генри Кауэлла, поросшем секвойями, она облюбовала место в реке Сан-Лоренсо и плавала там летними вечерами, когда еще не было сильной жары, из-за которой река мелела и пенилась. Как ни странно, ее мама часто плавала с ней вместе – может быть, потому, что в темноте ее тело было не столь видимо. Пип помнила удивление, с которым она осознала, видя, как мама покачивается на спине в своем черном закрытом купальнике, что когда-то мама была девушкой вроде нее.

– Ладно, черт с тобой, – сказала Коллин, вставая. – Не отдам тебе победу просто так.

Над восточной вершиной поднялась луна, серебря лужайку и делая темноту у реки под деревьями совсем уж чернильной. Чтобы попасть на купальное место, Пип и Коллин перешли реку по доске, привязанной к дереву канатом на случай подъема воды. Раздеваясь, Пип украдкой поглядывала на Коллин. Та вся как-то съежилась, ссутулила плечи и больше походила сейчас на саму Пип, чем на тех ее соседок по комнате, что выходили из душа с гордой осанкой, с высоко поднятой головой.

Коллин помочила в реке кончик ступни.

– С чего я взяла, что вода здесь теплая?

Пип поступила так, как надо было поступить: бросилась в воду с разбега и погрузилась с головой. Ей было знакомо это чувство: ждешь неизвестно чьего укуса в любое место в любую секунду, а потом приходит удовольствие от сознания, что тебя не укусили; зарождение доверия в темной воде. Коллин, по-прежнему ежась, обхватив себя освещенными луной руками, медленно, точно ацтекская девственница, не слишком радостно готовящаяся принять ритуальную смерть, двинулась вперед, пока вода не дошла ей до колен.

– Ну не классно ли? – сказала Пип, плещась в воде.

– Ужас. Ужас.

– Окуни голову, окуни.

– Ни за что на свете.

– Мне кажется, тут самое красивое место на Земле. Прямо не верится, что я здесь.

– Просто ты еще со змеей не повстречалась.

– Нырни, и все. Опусти голову в воду.

– Я не такое дитя природы, как ты.

Пип встала на дно, чувствуя себя эластичной, как рыбий плавник, и схватила Коллин за руку.

– Не надо, – сказала Коллин. – Я серьезно!

– Хорошо, – сказала Пип, отпуская ее.

– Я такая всегда и во всем. Погружаюсь по колено, а дальше ни-ни. От обоих миров получаю худшее.

Пип снова опустилась в воду.

– Знакомое ощущение, – сказала она. – Но сейчас его у меня нет.

– Не понимаю, как ты не боишься, что в тебя вцепится хорек.

– Слабый самоконтроль имеет свои плюсы.