Увы, отдохнуть экипажу "четверки" так и не дали. Длинный и трудный день 18 сентября всё не кончался и не кончался. Поздним вечером или, скорее, ночью их танк вновь включили в пожарную команду — сводный взвод из пяти машин, возглавляемый лейтенантом Полански, хмурым австрийцем из 3-го батальона. В составе мотопехотной кампфгруппы отряд направили к Подсобному Хозяйству уничтожать каких-то вконец обнаглевших русских, прорвавшихся в потемках к селу и даже успевших разгромить целую батарею противотанковых пушек…

* * *

— Курт, снаряд, — злобно прошипел наводчик, пиная ногой задумавшегося о чем-то Нойманна. Очнувшийся Курт всунул унитар в орудийный приемник и прильнул к правому смотровому прибору, надеясь разглядеть ожидаемый результат выстрела — подбитую танкетку русских. Громыхнуло орудие. Через секунду почти в километре от танка вспух фугасный разрыв.

— Нойманн, дубина! — тут же заорал Циммерманн. — Какого дьявола!? Тебя ж бронебойный просили!

— Пруссак тупоголовый, — процедил сквозь зубы расположившийся у командирской башенки Ланге. — Давай следующий, придурок!

Пристыженный Курт вынул из укладки нужный снаряд и воткнул в камору набитую порохом чушку. По ушам снова ударило. Следующий "подарок" улетел в сторону хутора. На этот раз правильный, бронебойный. А затем…

— О, майн готт, — ошарашено пробормотал обер-фельдфебель. — Феттеля подбили.

Нойманн глянул через прибор налево и обомлел. Крайний, идущий на фланге танк унтера Ханса Феттеля на самом деле оказался подбит. И не просто подбит — горел ярким пламенем. Хоть Курт и не обладал сильно развитым интеллектом, но азы всё ж таки помнил. Не мог легкий танк русских, никак не мог достать их на таком расстоянии, да и еще и пробить из своей хлипкой пушченки прочную броню германского панцера. Однако ж и достал, и пробил. Сжёг дотла крупповскую машину.

А через десяток-другой секунд рвануло уже совсем близко.

Следующим невезунчиком выпало стать экипажу соседнего танка, "трешки" саксонца Вебера, ползущей метрах в пятидесяти левее панцера Ланге. От попадания вражеского снаряда машину бедолаги Вебера буквально разорвало на части. На тысячи мелких осколков, моментально обстучавших броню родной Курту "четверки". Уши у заряжающего заложило, а по спине неожиданно потек холодок. Противный, мерзкий, постепенно спускающийся всё ниже и ниже, сковывая льдом внезапно намокшую задницу, а потом уходя еще дальше, вниз, к мозолистым пяткам. Вместе с душой. Обделавшейся от накатившего страха. Почти потустороннего ужаса от осознания неизбежного. Того, что ей еще предстоит испытать. В самом ближайшем будущем.

За пятнадцать минут минут боя от взвода остался всего один танк. Танк, в котором, томясь ожиданием, шаря дрожащими пальцами по металлу покоящихся в укладках снарядов, тихо паниковал заряжающий Нойманн.

К машинам Феттеля и Вебера, уничтоженным в начале сражения, добавились еще две. Третьей попавшей под раздачу оказалась "четверка" командира отряда лейтенанта Полански. Как она взорвалась, Курт не видел — хватило услышанного. Ударившего по барабанным перепонкам грохота, пробившегося сквозь шлемофон и гул танкового мотора. А спустя еще пять минут огненная стрела вонзилась в панцер унтер-фельдфебеля Краузе, попытавшегося спрятаться за полыхающим остовом коллеги. Разинувший рот, но так и не сумевший до конца поверить в реальность происходящего Нойманн успел разглядеть лишь конечный этап. Стремительный росчерк вражеского снаряда и… и всё! Всё!!! Кончено! Точка! Не прошло и секунды, как танк старины Вальтера разнесло на куски. Так же как и трех его ближайших собратьев чуть раньше. Внутренним взрывом.

— Да что у них там!? Гаубицы на прямой наводке стоят!? — фальцетом проорал со своего места радист. Почти провизжал. С раздирающим душу отчаянием.

— Заткнись, Фогель! — осадил паникера Ланге. — Карл, вправо возьми. Там лощинка хорошая.

— Яволь, — буркнул эльзасец Шмидт, немногословный мехвод "четверки", уводя панцер к гряде, туда, где можно было укрыться от несущих смерть русских "болванок" и хотя бы на время перевести дух, изрядно упавший к тому моменту у всего экипажа. Опустившийся, грубо говоря, ниже опорных катков пока еще целой машины.

Однако спастись от врага немецким танкистам так и не удалось. Извилистый овражек минуты через три вывел их на северо-восточную окраину хутора. И хотя земляной бруствер хорошо прикрывал "четверку" со стороны села, русские каким-то невероятным образом умудрились определить ее точное месторасположение. Увы, никто из находящихся в германском танке не знал, что выхлоп от пыхтящего дымом мотора выдает их всех с головой. Светлыми бликами отражаясь на экране встроенного в перископ Т-70 тепловизора.

Причем, как вскорости выяснилось, размышлять о смысле жизни русский наводчик вовсе не собирался. Так же, как и долго прицеливаться. Он просто пальнул из пушки. С четырехсотметровой дистанции. Прямо через овражный склон, не ставший помехой для разогнанного до полутора километров в секунду снаряда.

Впрочем, немецкому экипажу опять повезло. Правда, не всем.

Вражеская болванка всего лишь скользнула по башне, уйдя рикошетом в сторону, но наблюдающему за обстановкой Ланге хватило и этого — "поймавший" осколок фельдфебель грузно осел на дно боевого отделения.

— Снаряд, Курт! Снаряд! — спустя пять секунд вновь заорал Циммерманн, раньше других осмысливший произошедшее и пытающийся теперь докричаться до оставшегося в живых Курта.

Однако Нойманн не слышал заменившего командира наводчика — слова Клауса пролетали мимо ушей. Расширившимися глазами заряжающий германской "четверки" смотрел через прибор на медленно выползающий из своего укрытия русский танк. Бледное, окутанное призрачным огнем чудище неторопливо поворачивало ствол в поисках новых жертв. И целью его сейчас был именно он, рядовой Нойманн, и именно ему предназначался последний в этой битве снаряд.

— Снаряд! Нойманн! Кретин! Снаряд давай!

Курт не обращал никакого внимания на вопли слетевшего с катушек наводчика. Курт просто молился. Шептал под нос первые пришедшие на ум слова, строчки из откровений древнего богослова:

— И я взглянул… и вот… конь бледный… и на нем всадник, которому имя "смерть"… и ад следовал за ним…

И в тот же миг Курт, наконец, осознал себя. Понял, кто он и кем должен стать. Он должен стать Лотом, праведником, спасшимся от пролитого на Содом и Гоморру огненного дождя из серы и пепла. Он должен выжить! Любой ценой!

С силой толкнув посадочный люк, Курт вывалился в открывшийся сбоку проем, скатился по броне и сломя голову метнулся к пологому склону неглубокой лощины.

Ударная волна от взорвавшегося через четыре секунды танка швырнула рядового на землю. Опрокинула, протащила несколько метров и… потерявший сознание Нойманн рухнул в какую-то щель. Точнее, в воронку, случайно подвернувшуюся под ноги, образовавшуюся здесь еще днем после короткого авианалета русских Илов и Пешек…

* * *

Курта Нойманна обнаружили утром. Советские пехотинцы, прочесывающее изрытое снарядами поле на предмет трофеев и пленных.