На крыше не то чтобы началось оживленное движение, но какое-то едва заметное шевеление распространилось от Мишки во все стороны, как волна от брошенного в воду камня. Ребята сбрасывали оцепенение долгого ожидания, поудобнее перехватывали взведенные самострелы, приподнимали головы, вглядываясь в темноту.

Собачий гвалт дошел до лисовиновской усадьбы и покатился дальше – к колодцу и главным воротам, но привычному уху была заметна разница: до определенного места собаки действительно облаивали прохожего, а дальше драли глотку просто за компанию. Луна выскользнула из-за облака и… ничего не произошло. Никого и ничего не видно. По всей видимости, подошедший или подошедшие затаились так, чтобы их нельзя было заметить.

Лай начал было уже утихать, но вдруг снова залился лаем пес, первым поднявший шум. Четвероногий хор повторно преисполнился энтузиазма, но теперь направление определить было уже нельзя – гавкали почти все собаки в селе. Луна, как на грех, снова «выключилась» – сплошная игра на нервах.

«Элементарно, сэр Майкл! Противник действует в соответствии с известной истиной: „Где лучше всего прятать лист? В лесу!“ Как уберечься от того, что тебя выдаст собачий лай? Да сделать этот концерт постоянным! В конце концов собакам надоест горлопанить: ну ходят люди и ходят, днем же не гавкают на каждого прохожего! Так вот и будут подходить по одному, по двое и накапливаться где-то рядом. Заодно будет время и понаблюдать за объектом атаки».

– Внимание! – снова скомандовал шепотом Мишка. – Всем затаиться, за нами наблюдают.

Всякое проявление жизни на крыше напрочь исчезло, казалось, что ребята даже не дышат. Собаки тоже начали постепенно умолкать, и тут по нервам ударил истошный петушиный вопль! Лежащие на крыше тела в унисон вздрогнули, откуда-то сбоку донеслось: «А, чтоб тебя…» – резко оборвавшееся, видимо от толчка в бок. А по всему селу на разные голоса уже перекликались «самодержцы» курятников. Мишке сразу вспомнились шолоховские персонажи, каждую ночь наслаждавшиеся петушиным пением возле распахнутого окошка.

«Между прочим, сэр, досиделись ведь герои „Поднятой целины“ до выстрела из темноты… Не напоминает нынешнюю ситуацию? Еще как напоминает!»

Через несколько минут, по окончании петушиных арий, от дома Кондрата опять покатилась волна собачьего гавканья. И хотя на третьем заходе она была уже не столь активной и длительной, где-то, довольно далеко от подворья Корнея, к собачьим голосам прибавился человеческий, излагавший свое мнение по поводу вокальных талантов и умственных способностей четвероногих секьюрити в отнюдь не парламентских выражениях.

Вдобавок что-то обеспокоило скотину. В загоне под навесом послышалось топотание копыт и лошадиное фырканье. Фырканье оказалось знакомым – давал о себе знать шалопутный характер Зверя.

«Зверь. Ну и имечко, доложу я вам, сэр. При всем уважении, называть так своего боевого товарища… Хотя, с другой стороны, он, считай, сам себе его выбрал».

* * *

На следующий день после прибытия «эскадры» купца Никифора Мишка попытался высказать деду свое неудовольствие по поводу поведения серого в яблоках жеребца, на котором ему пришлось выезжать навстречу гостям. Понимания, однако, он, в лице деда, не добился ни малейшего. Скорее наоборот. Его сиятельство граф Корней Агеич наорал на внука, навешав на него сразу кучу разнообразных обвинений.

Во-первых, как выяснилось, Мишка совершенно избаловал Рыжуху, которая теперь не желала подпускать к себе никого, кроме самого старшины «Младшей стражи». Во-вторых, Мишка, разъезжая на жеребой кобыле, вел себя «не как будущий воин, а как толстозадая баба» (при чем тут был объем бедер, дед уточнять не стал). В-третьих, лоботрясу, у которого «под носом взошло, а в голове и не посеяно», давно пора было научиться управляться с настоящим строевым конем, а не с вислоухой дохлятиной (и вовсе не была Рыжуха вислоухой, тем более дохлятиной). В-четвертых, в-пятых… В-двенадцатых… Еще немного – и обнаружилось бы, что извращенец Мишка сам оплодотворил собственное транспортное средство, но то ли дед иссяк, то ли решил, что пора переходить к конкретным указаниям, слава богу, до обвинений в скотоложстве, дело не дошло. Короче, даже приближаться к Рыжухе Мишке впредь было запрещено, а передвигаться верхом предписывалось исключительно на сером хулигане.

По большому счету, дед был, конечно, прав: Рыжуха, несмотря на все свои достоинства, в строевые кони не годилась. И не только по причине низкорослости и общей неказистости экстерьера. В случае «призыва на воинскую службу» ее главные достоинства – добродушие и пофигизм – обращались в фатальные недостатки.

Строевой конь должен быть бойцом – качество, нормальной лошади изначально неприсущее. Но, «а ля rep, ком а ля гер», конь не только средство передвижения, но и оружие. Строевые кони ратнинской сотни умели, если выдавалась такая возможность, и цапнуть противника зубами, и поломать ему кости ударом передних копыт, и повалить чужого коня, ударив грудью или плечом с разбегу.

Был строевой конь и чем-то вроде спасательного круга – почувствовав, что всадник тяжело ранен или оглушен, он выносил хозяина из схватки, отбиваясь зубами и копытами от тех, кто пытался этому помешать.

Как ни крути, ни кобыла, даже самая распрекрасная ни хирургически умиротворенный мерин ни на что подобное просто не способны. Дед же оставался верен своему принципу воспитания: хочешь научиться плавать – сигай в воду, да сразу туда, где поглубже. Словно подслушал старый слова отца Михайла: «Сумеешь укротить их – сумеешь укротить и себя!»

Промучившись пару дней (а чем, как не мучениями, можно было назвать то, что даже удила в пасть серому хулигану удавалось вложить лишь с пятой-шестой попытки, постоянно рискуя остаться без пальцев?), Мишка решил обратиться за помощью к науке в лице «кинолога» «Младшей стражи», Прошки.

Против Мишкиных ожиданий, Прошка и не подумал сразу же идти смотреть «пациента», а начал изводить Мишку вопросами, словно собирался заполнять первую страницу стандартной истории болезни: имя, возраст, происхождение, стаж службы и должность, предпочтения в еде, особые приметы и так далее и тому подобное.

Мишка, конечно, знал, что Прохор еще та зануда, но чтоб настолько! Однако, обнаружив, неожиданно для себя, что ни на один из заданных вопросов толком ответить не может, мнение свое переменил и предложил разбираться со всем этим в присутствии «клиента».

Прошка, для начала, с профессорским видом (только что очки на нос не нацепил) несколько раз обошел вокруг жеребца, потом, бесстрашно раздвинув тому пасть, обследовал зубы, заставив поднять по очереди все четыре ноги, осмотрел копыта, пощупал бабки. Потом помял жеребцу живот и даже залез ладонью в пах.

Жеребец реагировал на все эти манипуляции на диво спокойно и только в последнем случае, изогнув шею, попытался цапнуть Прошку зубами за задницу, впрочем, безуспешно.

– Хороший конь, – вынес наконец свой вердикт Прошка. И с неожиданным одобрением добавил: – Злой.