Когда звуки шагов и возбужденные голоса внизу лестницы затихли, капитан Хиббит сказал «пора», и они с Михаилом Анатольевичем выбрались из Красной комнаты.

– Магистр Робинрауд сидит у нас на пятом этаже, и сдается мне, что в полном одиночестве, – шепнул Кароль, и глаза его загорелись каким-то нехорошим огнем. – Поспешим, однако, пока кого-нибудь не принесло.

Они начали подниматься наверх, стараясь не шуметь, что было совсем непросто. Каблуки так и цокали по гладкому мрамору, просторы широченного лестничного проема норовили отозваться эхом на каждый звук. Идти пришлось медленно и ставить ногу на ступени крайне осторожно.

И не успели беглецы добраться до площадки четвертого этажа, как внизу послышался стук, снова зазвучали шаги, голоса и заскрипела открываемая парадная дверь.

– Быстрее, – шепнул Кароль, подталкивая Овечкина.

Они одолели последние ступени бегом и укрылись за углом арки. По счастью, в коридоре за ней никого не оказалось.

По лестнице загремели шаги. Эхо сбивало с толку, мешая определить, сколько народу поднимается наверх, но чем ближе они становились, тем уверенней можно было сказать, что идет один человек.

Капитан Хиббит осторожно выглянул, отпрянул обратно, и лицо его осветилось прямо-таки дьявольским весельем. Не сказав и слова, он выхватил из кармана наручники и, шепча обездвиживающее заклинание, неожиданно выпрыгнул из арки на площадку.

Рыцарь Черного Света замер как вкопанный на последней ступени. Капитан коршуном бросился на него и поволок в арку, на ходу защелкивая на его руках зачарованное серебро. И удивленный Михаил Анатольевич увидел наконец лицо плененного фоментатора. Это был кавалер Эдмон, магистр Конкайт…

– Попался, гаденыш, – тихим, но бешеным голосом сказал капитан Хиббит. – Сейчас я тебе покажу!

– Что вы собираетесь с ним делать? – испуганно спросил Овечкин.

Однако обездвиживающие чары уже рассеивались, и кавалер Эдмон зашевелился, силясь поднять руки.

Он был значительно выше и тяжелее Кароля, который сразу же вспомнил собственную мысль об удушении наручниками. Времени предварять свои действия подробными объяснениями не оставалось. И потому капитан сказал только:

– Я знаю, чего эти твари боятся больше всего! – и обрушил на красавца вампира всю мощь тайного заклинания, которому его обучили отнюдь не в разведывательном управлении Первой Лучистой. Были, были у капитана Хиббита среди квейтанцев хорошие друзья!..

– За Эттира!

Через мгновение Эдмон исчез, и зачарованные наручники глухо брякнулись на ковер. А Кароль нагнулся и подхватил с пола… пучеглазую зеленую жабу.

– О, – только и молвил Овечкин, отступая на шаг.

– Вот вам и «о», – довольно произнес капитан, двумя пальцами плотно обхватывая жабье горло и легонько его сжимая.

Глаза жабы выпучились еще больше.

В них отчетливо читались вполне человеческие ужас и мольба…

– И не проси, – усмехнулся Кароль. – Недолго тебе мучиться осталось. Двадцать четыре часа – и все, прощайте, рыцарь Конкайт!

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Михаил Анатольевич, невольно отворачиваясь.

– Это особое заклинание, – с удовольствием объяснил Кароль. – Сутки еще у него сохранятся разум и все человеческие чувства. А потом он станет самой обыкновенной жабой, с которой бесполезно снимать заклятие. Если она и превратится в человека, это будет полный идиот, пожиратель мух…

Жаба пискляво застонала.

– Лучше убейте его сразу, – брезгливо посоветовал Михаил Анатольевич. – И кто вас только этому научил?

– Убить не могу, – сказал Кароль. – Противно это моей тонкой натуре. А потом, у него еще есть шанс… задам-ка я Эдмончику любимый вопрос магистра Робинрауда – где? Где красотка Алиэтта? Если скажет, может, и верну ему человеческий облик…

Жаба сделала безнадежную попытку кивнуть головой, и капитан слегка разжал пальцы.

– Ну, говори!

– Она прячется, – раздался писклявый шелест, и Овечкин содрогнулся от этого ужасного звука. – Прячется от магистра…

– Где?

– Так не найдешь… предместье Шеморы, Бродяжья пустошь, спросить торговца птицами Цинарта… он проведет, если… если скажешь ему, что хочешь купить зимородка с желтым оперением… преврати, преврати обратно, пожалуйста… я дам тебе все, что хочешь…

– Спасибо. Я, пожалуй, удовольствуюсь тем, что у меня уже есть, – сказал капитан Хиббит.

Он быстрым шагом подошел к окну в конце коридора, открыл форточку и выбросил жабу на улицу.

Затем, вытирая руки носовым платком и морщась, повернулся к Овечкину.

– Пошли дальше, масьёр. Все свои «фу» выскажете после.

Михаил Анатольевич вздохнул.

– Пойдемте. Без Ксантора нам не обойтись…

Они покинули коридор четвертого этажа и начали крадучись, как и прежде, подниматься на пятый. И едва успели взойти на лестничную площадку, как внизу у входа грянул оглушительный взрыв.

* * *

Зачарованный камушек, пущенный ловкой рукой кавалера Грикардоса, вынес парадную дверь особняка фоментаторов с таким грохотом, словно этот малый осколочек преобразился на лету в минометный снаряд.

Дверь обрушилась внутрь. На ее месте ярко воссиял правильный четырехугольник – в вестибюле горело множество ламп, – и не успел грохот стихнуть, как в пустом дверном проеме появились два темных силуэта с магическими жезлами в руках.

Гном не стал дожидаться, пока рыцари Черного Света пустят в ход свое колдовское уменье. Прозвучали два выстрела, и оба попали в цель.

– Вперед, – буднично сказал Кутерьма, первым вскочил на ноги и ринулся через улицу к особняку. Антон и Вероника помчались следом.

И снова загремели выстрелы – ко входу начали сбегаться остальные рыцари охраны.

Перед сказочницей почему-то все время маячила широкая спина Антона, не давая ей не то что прицелиться, но даже и увидеть врага. Когда добрались до входных ступеней, Антон и вовсе отодвинул Веронику в сторону, под прикрытие стены, сами же они с Кутерьмою, словно сговорившись заранее, мигом заняли места по бокам дверного проема и принялись палить по мелькавшим внутри силуэтам.

У фоментаторов, похоже, огнестрельного оружия при себе не оказалось, и в ответ неслись только яростные крики да снопы искр – испускаемые магическими жезлами энергетические заряды.

Кавалер Грикардос свободной рукой метнул в глубь вестибюля еще пару камешков, после чего прекратились и колдовские вспышки. Он махнул Антону, оба перестали стрелять и прислушались.

Когда затихло эхо пальбы и воплей, до слуха отчаянных освободителей донесся только негромкий треск – и тот затухающий, похожий на шкворчание жира на остывающей сковороде.