Быть может, одна из самых блистательных новелл этого тома та, что датирована 1928 годом. Это характерная и глубоко трагичная история.

Женщина, от чьего имени ведется рассказ, сообщает, что записывала свою историю для правнуков, «на потом», ибо «сегодня ведь никто не поверит, что тогда творилось здесь, в Бармбеке, и вообще повсюду». Осталась она одна с тремя детьми при крохотной пенсии. Муж, грузчик, угодил под цементную плиту и умер, а хозяин сказал, что «по собственной неосторожности», так что женщина не может рассчитывать ни на единовременное пособие, ни на возмещение ущерба. Семья «по традиции» относила себя к социалистам. Но средний сын неожиданно стал убежденным коммунистом и вошел даже в боевой союз Рот Фронт. А младший вот так же вдруг «заделался настоящим маленьким наци». Не сказав ни слова, пришел домой в форме СА и начал «держать речи». А старший стал полицейским.

Тем временем двух друзей семьи, которые состояли в социал-демократическом шуцбунде, убили. Одного подстрелили коммунисты, а другого — штурмовики. В результате младший сын, который «начал разыгрывать из себя штурмовика», обозвал старшего «польской свиньей». А средний отдубасил старшего, потому что тот обозвал младшего «социал-фашистом». Старший, сохраняя спокойствие, сказал то, что его мать как раз и записала: «С тех пор как эти, в Москве, задурили вам голову своим коминтерновским решением, вы уже перестали отличать красное от коричневого». И тогда тот, который стал коммунистом, еще до прихода Гитлера к власти показал им спину и перешел в СА, где нашел работу. А младший, который так и остался «внешне нацистом», становился с каждым днем «всё тише», пока его не призвали на флот, где он попал на подводную лодку да так с нее и не вернулся. А средний дошел до самой Африки, «вот только назад не пришел».

А старший так и остался в полиции. И уцелел. «Но когда его со всем полицейским батальоном послали на Украину, он, верно, участвовал в чем-то очень нехорошем». Но об этом он никогда не рассказывал. А осенью 1953-го он ушел из полиции, потому что у него обнаружили рак и жить ему оставалось всего несколько месяцев. И оставил он после себя троих детей, и все девочки. Они уже замужем и имеют своих детей. «Вот для них-то я всё и записала, хотя от этого болит сердце… Впрочем, читайте сами».

Ну что тут добавить?

Конечно, пестрая картина веймарских времен не исчерпывается инфляцией, бедностью, переходящей в нищету, гнетом Версальского договора и репараций. Уставшая от войны Германия, с трудом приходя в себя от пережитых испытаний, жаждала «хлеба и зрелищ». Это еще и годы расцвета литературы и искусства, музыки и живописи, театра и кинематографа. Высокая креативность проявлялась не только в обилии художественных экспериментов, но и в индустрии развлечений, например в «танцевальной лихорадке», охватившей Германию (и не только ее) еще в трудные послевоенные годы. Это было время поп-культуры особого рода, включавшей и повальное увлечение новыми танцами (чарльстон, шимми и пр.), и спортом, в том числе боксом, и шлягерами. Обнаружился особый интерес к моде, новому облику женщин.

Излюбленные массовые развлечения — кино, спорт, автогонки, оперетта, варьете, посещение танцплощадки. Они пользуются популярностью не только в Германии. Многое идет из США. На смену ханжеским нравам кайзеровского рейха приходят более свободные, раскованные взгляды на отношения полов, на институт брака.

Особенно поразительным, по свидетельству многих очевидцев того времени, было резко контрастирующее с неналаженностью и убожеством быта фантастическое пристрастие к танцам. Вот как писал об этом авторитетный свидетель — Клаус Манн: «Миллионы недокормленных, коррумпированных, отчаянно похотливых, бешено жаждущих наслаждений мужчин и женщин толкутся и падают в джазовом забытьи. Танец становится манией, идефиксом, культом. Биржа скачет, министры спотыкаются, рейхстаг совершает каприоли, инвалиды войны и разбогатевшие на ней спекулянты, кинозвезды и проститутки — все вывертывают руки и ноги в чудовищной эйфории. Танцуют голод и истерию, страх и жадность, панику и ужас».

Грасс, который охватывал едва ли не все аспекты этой странной, пестрой, необычной поры, конечно, не миновал и танцевальной лихорадки. Новеллу 1921 года он строит в форме письма молодой девушки некоему Петеру Пантере, которого она знает как журналиста, пишущего всякие «забавные штучки» в прессе, и за которым стоит известный писатель и журналист Курт Тухольский, позднее эмигрировавший из Германии и в 1935 году покончивший жизнь самоубийством в Швеции.

Построенные «как письмо читательницы», эти несколько страниц передают танцевальный ажиотаж того времени. Недельной зарплаты девушки хватает лишь на пару чулок, но вместе с женихом она отправляется в Адмиральский дворец на танцевальный конкурс и там — он во «фраке напрокат», она в «золотисто-желтом выше колен» — отплясывают чарльстон, «новинку из Америки». Однако это не был «танец вокруг золотого тельца» — тут Пантера (иногда выступающий под псевдонимом Тигр) с точки зрения этой живой и веселой молодой немки просто «обмишурился», потому что она и ее жених танцуют «только для удовольствия», даже на кухне, под граммофон. «Потому что это у нас в крови. И вообще всюду».

И она объясняет Петеру Пантере разницу между уанстепом и фокстротом (в которых он ничего, с ее точки зрения, не смыслит) или шимми и чарльстоном. Танцы и счастье — это синонимы. И девушка приглашает лично ей незнакомого Пантеру на танцплощадку, готовая давать ему уроки танца. И даже тот факт, что Пантера, как разузнал ее жених, на самом деле «толстый и маленький еврей из Польши», ее не смущает. «Это ерунда, — сообщает она. — Я ведь тоже, если честно, кончаюсь на “ки”. Зато толстяки обычно хорошие танцоры».

И эта милая Ильзе Лепински, как она подписывает свое письмо, обещает рассказать знаменитому автору всё-всё про обувную торговлю (ведь она работает в магазине мужской обуви). А вот про политику она решительно говорить не намерена: «Заметано?»

Но пока уставшая от неурядиц публика танцует и развлекается, слушает вошедшее в моду радио, посещает автогонки и боксерские состязания (какое количество знаменитостей от культуры жаждут общения с Максом Шмелингом, чемпионом мира по боксу, которому поклоняются, как идолу!), в обществе идет глухая, порой опасно вырывающаяся наружу борьба. В сложный нервный узел сплелись культура и политика, несовместимые интересы разных частей общества. Отношения между столицей и периферией, урбанизмом и провинциализмом раскрывают суть многих ключевых конфликтов веймарской поры. Дух провинции с ее неприятием городской, «асфальтовой» цивилизации всё больше утверждает свое главенствующее положение. Волна шовинизма и откровенного милитаризма всё заметнее накатывает на «чуждую асфальтовую» культуру, грозя затопить ее. На этом фоне становятся всё более очевидными успехи крайне правых в их разных модификациях.

Об этом убедительно свидетельствует новелла Грасса об убийстве министра иностранных дел Вальтера Ратенау («1922»), ставшем одним из самых громких преступлений крайне правых еще дофашистского периода. Шпик, от имени которого ведется рассказ, по каким-то ему одному понятным причинам пытается предостеречь Ратенау, разъезжающего в открытой машине в одно и то же время и по одному и тому же маршруту. Правда, шпик объясняет, почему пытался предупредить министра.