Как замечает юный рассказчик, ошибка штудиенрата заключалась, возможно, в том, что он «никак не мог остановиться» и занял под свой рассказ не один, а много уроков истории, зачитывая отрывки из исторических документов о том, сколько синагог было сожжено, сколько людей погибло, сколько витрин еврейских магазинов было разбито, а добро разграблено и уничтожено. «Все сплошь очень печальные рассказы, а тем временем в Берлине, да нет, по всей Германии шло бурное ликование от того, что немцы снова объединяются».

В результате учитель подвергся осуждению на родительском собрании — за чрезмерный интерес к прошлому и за правдивый рассказ об одном из печальных событий немецкой истории XX века. А между тем, как сообщает рассказчик, его одноклассники отнеслись с большим интересом к тому, что когда-то происходило в их городе, например в приюте для еврейских сирот. Плачущие дети боялись, что вместе с их книгами сожгут и их самих.

«Но тогда лишь избили до полусмерти их учителя», притом гимнастическими булавами из спортзала. К счастью, сообщает рассказчик, в Эсслингене нашлись люди, которые пытались помочь, например один таксист, который решил отвезти нескольких сирот в Штутгарт. Вообще всё, что рассказывал учитель, детей очень взволновало, даже турецких мальчиков и подружку рассказчика Ширин, чья семья приехала из Персии. А на родительском собрании штудиенрат, по словам отца мальчика, очень хорошо защищался, сказав родителям: «Ни один ребенок не сможет правильно воспринять падение Стены, если не будет знать, где и когда началась несправедливость, в конце концов приведшая к разделу Германии».

Эти слова, конечно устами учителя, говорил сам Грасс. Впрочем, нечто похожее он говорил не раз (например, описывая разгром данцигской лавки старого Маркуса в «Жестяном барабане», как и во множестве других сцен из его романов, повестей и новелл). Рассказчик-школьник рад, что знает теперь обо всём этом «намного больше». Знает он и о том, что почти все эсслингенцы молча наблюдали или отводили глаза, когда случилось «все это с домом для сирот».

Вот эти люди, которые «молча наблюдали или отводили глаза», или ликовали при виде Гитлера и «света из его глаз», или так радовались, что строят автобаны и ездят на кораблях «Силы через радость», — всё это были «средние немцы».

В 1946 году Ханна Арендт, философ и публицист, ученица Карла Ясперса, опубликовала в журнале «Ди Вандлунг» написанную еще в годы войны в эмиграции, в США, статью «Организованная вина», где пыталась проанализировать вину так называемого «среднего немца». Как относиться к народу, у которого «линия, отделяющая преступников от нормальных людей», так размыта, — вот вопрос, который задает себе и читателю автор.

Ханну Арендт интересуют не главные виновники преступлений, не власть. Ее волнует другое: та «невероятная машина управляемого массового убийства», для обслуживания которой использовались не тысячи и десятки тысяч «отборных убийц», а огромные массы населения. Ужас заключается в том, как легко согласились немцы участвовать во всём, что предписывала кучка правящих негодяев, что в машине убиения каждый так или иначе занимал определенное место, даже если его деятельность не была связана непосредственно с лагерями уничтожения: «Ибо систематическое массовое убийство, являющееся реальным следствием всех расовых теорий и всех идеологий, утверждающих “право сильного”, взрывает не только все человеческие представления, но и рамки и категории, в которых осуществляются политическое мышление и политические действия».

Главная проблема, убеждена Ханна Арендт, заключается в утраченной способности к ответственности. Это один из главных ее тезисов. В подтверждение автор приводит беседу американского журналиста с одним из таких «средних немцев». Построенное в форме лаконичных вопросов и ответов интервью действительно дает точное представление о сути проблемы.

«Вы убивали людей в лагере?

— Да.

— Вы их травили газом?

— Да.

— Вы их закапывали живьем?

— Бывало…

— Вы лично в этом участвовали?

— Ни в коем случае. Я был лишь казначеем в лагере.

— Как вы относились к происходящему?

— Сначала было неприятно, потом привык.

— Вы знаете, что русские вас повесят?

— Но за что? (Плачет.) Что я такого сделал?»

В самом деле, комментирует Ханна Арендт, он ничего не сделал — он только выполнял приказы. А с каких пор выполнение приказов является преступлением?

Автор вспоминает пьесу известного писателя Карла Крауса «Последние дни человечества», изображающую события Первой мировой войны. Занавес падает в тот момент, когда Вильгельм II восклицает: «Этого я не хотел!» Когда занавес упадет на этот раз, продолжает Ханна Арендт, «нам придется услышать целый хор обывателей, восклицающих: “Этого мы не хотели!”».

Спустя 45 лет после окончания Второй мировой войны Гюнтер Грасс вспомнил, как он, воспитанный на нацистской пропаганде, семнадцатилетним юнцом возмущался, когда после опубликования чудовищной статистики лагерей уничтожения зазвучали слова о вине и ответственности. Обвинения воспринимались как инсинуация со стороны победителей: «Никогда немцы такого бы не сделали», «Никогда они этого не делали».

Должны были пройти годы, писал Грасс в еженедельнике «Цайт" в феврале 1990 года, пока он не понял: «Наш позор не удастся ни вытеснить, ни преодолеть». «Освенцим, как ни окружай его объясняющими словами, постичь не удастся никогда». Эти слова: «Никогда немцы такого бы не сделали» — повторятся потом в его мемуарном романе «Луковица памяти», где он как раз анализировал, как подростковое нежелание «задавать вопросы» вело сначала к неудачным попыткам самооправдания, а потом к глубокому прозрению и осознанию ответственности.

Примерно в то же время, что и Ханна Арендт, в 1943 году сходный вопрос: «Бестии или немцы?» — задавал себе писатель Готфрид Бенн, уже знакомый нам по новеллам Грасса о XX веке.

В статье «К теме истории», опубликованной впервые уже посмертно в 1959 году, он с отвращением писал о позорной роли, которую играли как «средние немцы», так и представители «высших слоев и интеллигенции», последовавшие за Гитлером, обожествлявшие его «подлейшую, глупейшую, шакалью власть». «Вот они сидят на торжественном заседании Германской академии, на которое пригласил их Геббельс. Виднейшие дирижеры, штатные профессора философии или физики, почетные сенаторы еще из старых порядочных времен, президенты имперского суда, императорские титулованные особы, издатели, “желательные” сочинители романов, исследователи Гёте, охранители памятников, актеры и директора государственных театров, почтенный коммерсант — и все они без исключения спокойно выслушивают антисемитскую болтовню министра. Они с интересом внимают, они садятся поудобнее, они аплодируют: только что философский факультет изгнал Томаса Манна из числа почетных докторов, факультет естественных наук отправил в лагерь исследователя расовых проблем, не желавшего заниматься идиотскими тевтонизмами; каждый из присутствующих знает, что один из благороднейших духовных деятелей подвергается пыткам в лагере, ибо он учил, что Бог более велик, чем этот Гитлер…