— Да, но он сейчас занят, — насупленная секретарша, напоминала своим видом старую сову, которой, для полноты картины, хотелось вставить в покривившийся уголок рта папиросу «Беломор». Заметив, что вошедший направился было в сторону двери, она привстала и протестующе подняла руку.

— Он меня ждет, — не обращая на протест рьяной телохранительницы, пришедший, одетый в элегантный светло-серый, в едва видимую полоску, костюм, уже касался первой двери «предбанника».

— Василий Борисович, к вам Плеткевич, — успела каркнуть вдогонку в микрофон громкоговорящей связи ретивая секретарша.

В громадном кабинете Ступенев был один. Над столом на стене висел большой портрет Черненко. Ступенев сидел за столом и задумчиво перелистывал дефицитный, богато иллюстрированный журнал «Америка».

— Приветствую вас, василий Борисович.

Не дождавшись ответа, вошедший без приглашения плюхнулся в кресло, стоящее возле приставного столика для посетителей.

Хозяин кабинета, перевернув еще пару страниц, наконец, соизволил обратить на него внимание.

— А, Иосиф Казимирович собственной персоной, — лениво проронил он, демонстрируя даже голосом пренебрежительное отношение к гостю.

Еще бы — тот был всего лишь начальником управления облисполкома — мелкая сошка, по сравнению со вторым секретарем, и, фактически, уже первым лицом в области.

— Живут же загнивающие капиталисты, — как бы пожаловался хозяин, тыкая пальцем в фото роскошной двухэтажной виллы с голубыми бассейнами, ухоженными лужайками и газонами с цветами. Впрочем, в голосе его не прослушивалось ни особого восхищения, ни явного сожаления или зависти.

— С чем пожаловал? — журнал был отброшен в сторону, и немигающие глаза, (один из них слегка косил) требовательно уставились в лицо посетителя.

— Вот, — коротко ответил тот и, положив дипломат на краешек массивного дубового стола, уже щелкнул одним из двух замков.

— Ту-ту-ту-ту… — всполошенно хлопнул губами обкомовский руководитель и поднял руку, махнув ей вниз.

Грузно колыхнувшись тучным телом, он поспешно привстал с кожаного кресла и накрыл дипломат своей полной, покрытой короткими густыми волосками, кистью руки.

Вторая рука ткнула назад, в сторону искусно задрапированной занавеской двери, едва заметной в массивных дубовых панелях, обшивавших стены кабинета, — пройди-ка в комнату отдыха.

— Софья Андреевна, ко мне — никого, — буркнул он в селектор и поспешил за посетителем, уже скрывшимся в потайной комнате.

— Ты чего это… — злобно зашипел секретарь обкома в лицо бесшабашного гостя, — совсем всякую осторожность потерял?

— Да кто вас посмеет подслушивать, василий Борисович? — тот по-прежнему оставался безмятежен, но попыток открыть принесенный с собой дипломат пока не предпринимал.

— Кто-кто? Дед Пихто!

— КГБ, что ли? Так им еще в шестьдесят шестом году секретным цековским постановлением запретили вести слежку за руководителями партийных органов.

— А, ты кто — партийный руководитель, что ли? Следить могут за тобой, а попасть рядом могу и я…

— Понял, понял, понял… — рассыпался в нарочитых извинениях посетитель.

— То-то же. Что у тебя там? Давай, показывай.

Плеткевич сел за небольшой столик и положил на него дипломат. Затем открыл второй замочек и ловко откинул крышку кверху. В недавно вошедшем в моду дипломате лежали две бутылки марочного армянского коньяка «Ани», большой футляр, обтянутый синим сафьяном, и скромный сверточек, обернутый обычной упаковочной бумагой.

— Это Вашей супруге, Веронике Сергеевне, — футляр был извлечен гостем и осторожно раскрыт, — у нее через две недели день рождения.

Внутри футляра на синем бархате тяжело золотилось колье со сверкающими подвесками.

— Брильянтики, — зашептал Плеткевич, — как говорится, чистейшей воды.

— Спасибо. Непременно передам и приглашаю сразу на день рождения, чтобы не забыть.

— А — это… — гость ногтем пальца надорвал упаковку и показал две пачки серо-зеленого цвета, — денежки. Ваша доля по дагестанским делам за это полугодие.

— Валюта?

— Точно-с, двадцать тысяч североамериканских долларов.

— И, что я с ними буду делать? В сберкассу положу? — деланно осерчал Ступенев.

— Можем поменять и на наши. Нет проблем. По курсу черного рынка это составит около ста семидесяти тысяч рублей. Ваша заработная плата аж за шестьдесят лет. На эти деньги можно приобрести шестнадцать «Волг» последней модели. А если перепродать их на Кавказ…

— Ну, хватит, хватит, — голос секретаря обкома стал действительно раздраженным, — торгаш и есть торгаш, тебе бы только махинации крутить, да людей обманывать.

Он сунул сверток в карман своего пиджака, не замечая недоброго прищура в сузившихся глазах Плеткевича.

— Открывай коньяк, отметим это дело по славянскому обычаю, — Ступенев достал две рюмки и большую плитку шоколада из стоящей рядом приземистой тумбочки.

Оба выпили и блаженно прикрыли глаза, как бы прислушиваясь к проникновению благородного напитка в организм.

— Хорош коньячок, — отломив дольку шоколада, оценил хозяин, — люблю армянский, ни с какими «Наполеонами» не сравнить. Ты это… Завез бы ящичек-другой на дачу, а то закончился…

— Сделаем, василий Борисович. Правда, «Ани» двадцатилетней выдержки не обещаю, туго с этим сейчас, но «Арарат» будет точно.

Ступенев налил еще по рюмке, завинтил пробку на бутылке и поставил ее в тумбочку.

«Вот жмот, — поморщился Плеткевич, — хоть бы по третьей налил, раз по славянскому обычаю».

Но вслух, конечно, сказал совсем иное, подняв рюмку на уровень глаз и любуясь слегка дрожащим цветом темного янтаря:

— Ваше драгоценное здоровье, василий Борисович, — пожевал немного губами и добавил, — оно нужно не только вам и не только всем нам, но и нашей славной партии, нашему могучему государству, нашей великой Родине. Верю, что вы далеко пойдете. Большому кораблю — большое плавание.

Секретарь обкома лишь кивнул головой, восприняв сказанное, как должное и как вполне заслуженное.

Немного посидели молча. Затем Плеткевич, пользуясь моментом, решил некоторые вопросы выделения фондов на дефицитные товары. Ступенев наложил нужные визы без всякого согласования и обсуждения.

Видя, что гость уже собирается уходить, секретарь обкома, помявшись, вдруг перевел разговор на совершенно иную тему.

— Погоди. Тут такое дело… Скажи своему сыну, Пашкой его зовут, по-моему… Чтобы отстал от моего Игоря. История эта темная с утопленницей… Наркотой, замечаю, стал баловаться…

— Василий Борисович! — вспыхнул собеседник, — только без обиды! С девкой-то Ваш Игорь затеял, и пацана он пытался пришить — точно знаю. Не в курсе, как там и что произошло, но мой Пашка удержать его пытался…