— Оставь его в покое! — крикнула Энн-Мари.

Я направил пистолет ей между глаз.

— Вот черт, — сказала она и начала смеяться, хотя было ясно, что смеяться ей вовсе не хочется. От каждого «ха-ха-ха» ее тело содрогалось, как от рыданий. Ее глаза увлажнились, но это были слезы, вызванные чистой физиологией, а не эмоциями.

— Пожалуйста, не направляй его на меня, — наконец сказала она.

— На пол!

Ее смех тут же смолк, как будто я ударил ее.

— Я ложусь, — проговорила она.

И легла.

— Руки за спину!

— Как скажешь.

Теперь она вела себя как идеальный заложник.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я тебя убью, если ты попытаешься остановить меня.

— Я тебе верю, Конрад.

Она назвала меня по имени — мягко, нежно, успокаивающе.

Остатками веревки я связал ей руки и ноги.

— Как, не слишком туго? — поинтересовался я.

— Нет, — ответила она.

Я затянул потуже.

— Так лучше, — сказала она.

— Я вставлю тебе кляп. Через несколько минут. Но не сейчас.

На это она никак не отреагировала.

Я переступил через связанную по рукам и ногам Энн-Мари, чтобы подойти к своему второму заложнику.

— Открой-ка ротик пошире, Лоренс, — сказал я, заталкивая дуло пистолета ему между губ. Он открыл рот, как будто собирался сосать член.

— Кивнешь один раз, если да, два раза, если нет. Ты когда-нибудь трахал Лили?

Он кивнул один раз.

— Боже! — воскликнула Энн-Мари.

— Точно? — переспросил я.

Один кивок.

— Когда? Во время турне со Стриндбергом?

Один кивок.

— А потом? Когда вернулись в Лондон?

Два кивка.

— А незадолго до ее смерти? Ты уверен, что не трахал ее тогда?

Два кивка — точно, нет.

Я придвинулся поближе, заглядывая прямо в расширенные зрачки Лоренса. Мне казалось, что он еще мог соврать. Возможно, не насчет секса с Лили. Сейчас было не время для подростковой бравады. Но я не исключал, что он все еще не желал признавать вероятность своего отцовства. Может, он думал, что я прострелю ему башку, если он признается, что Лили могла забеременеть от него.

— Ты знал, что твой отец трахает ее?

Один кивок.

— Значит, таблоиды не врали, и это была правда? — подала голос Энн-Мари.

— Много-много раз, — сказал я.

Лоренс давился: от ствола во рту и от своего страха перед этим стволом. Мне не хотелось, чтобы на пистолет попало слишком много его слюны, поэтому я вытащил дуло у него изо рта, слегка стукнув его по зубам. Он закашлялся, как будто подавился волосом с лобка.

— Папа не любит мамочку, — сказал он.

— Какая жалость.

— Конрад, — вновь подала голос Энн-Мари, — что ты делаешь?

— Затыкаю тебе рот, — сказал я, поворачиваясь к ней.

Я вынул из курьерской сумки респираторы, которые купил в велосипедном магазине. Они должны были идеально подойти: и насмерть не задохнешься, и на помощь не позовешь.

Впервые на лице Энн-Мари отразился настоящий страх.

— Верь мне, — сказала она. — Я тебе помогу. Я люблю тебя.

— Не шевелись.

Ей я надел респиратор первой. Он сидел как-то слишком неплотно, и я затянул ремешок потуже. У Энн-Мари полезли глаза из орбит, поскольку она начала дышать слишком часто и этим лишила себя воздуха.

— Дыши медленно и глубоко, — посоветовал я.

Она посмотрела на меня так, как будто хотела напомнить, чтобы я не разговаривал с ней снисходительным тоном.

Я вернулся к Лоренсу и подошел поближе.

Он скулил и мелко дрожал. Из носа прямо на его черную футболку с длинными рукавами потекли сопли. Я впервые заметил, что группа на майке называлась «Слейер» — «Убийца». Ему ведь только совсем недавно, месяц назад или чуть больше, исполнилось шестнадцать. Сосунок еще… Со…

Я ощутил запах.

Ну точно, сосунок.

Запах чего-то липкого, мягкого, коричневого.

— Будешь сидеть в этом несколько часов, — сказал я.

Лоренс смотрел на ковер, не в силах поднять глаза от стыда.

Я надел респиратор ему на лицо и затянул потуже.

— Я отправляюсь в город. Убивать твоих родителей.

Он дернулся и перевернулся, раздосадованный тем, что ничего не может со мной сделать. Так он и лежал на диване: выгнутый позвоночник, задница кверху — как будто я собирался изнасиловать его.

Я присел на колени и нежно, по-отцовски или по-матерински заговорил, заглядывая ему в глаза:

— Твоя мамочка договорилась, чтобы нас с Лили застрелили. Она хотела, чтобы твой папа и ты никогда больше не могли ее трахнуть. К несчастью для нее, я выжил. Уверен, что на моем месте ты поступил бы так же. Я против тебя ничего не имею. Лили ты почему-то нравился.

Я принес из столовой два стула с высокими спинками и поставил их спинка к спинке. Затем я подтащил к стульям Лоренса и заставил его сесть на один из них. В его штанах хлюпнуло, запах усилился.

— Не двигайся, — приказал я.

Я подтащил туда Энн-Мари и устроил ее на другом стуле.

Затем я принес из кухни большой рулон пищевой пленки и замотал их обоих с ног до головы.

Из любопытства я заглянул в сумку Лоренса. В ней я нашел дневник, который и просмотрел: там были записи только за текущий год. Ничего, относящегося к Лили. Я подошел к нему с дневником в руке.

— Звездочки в верхнем левом углу, — сказал я, показывая на них, — это счет? — Столько раз ты дрочил?

Один кивок. Да.

— Будь осторожен, от этого можно ослепнуть, — сказал я и надел ему на глаза повязку.

Прежде чем надеть повязку на Энн-Мари, я посмотрел ей прямо в глаза.

— Я думал, что могу тебе доверять, — проговорил я. — Но оказалось, что зря…

Я как раз шел к телефону, намереваясь перерезать провод, как вдруг он зазвонил, — мне показалось, яростнее обычного.

Энн-Мари и Лоренс напряглись, уже надеясь на скорое спасение.

Шесть звонков.

Щелчок.

«Здравствуйте, это Энн-Мари. Сейчас я не могу подойти к телефону…»

Скорей же, скорей.

Только бы это не была моя мать.

«…но если вы оставите сообщение, я вам перезвоню».