до смертей.

Вспомни ветер под крылами,

обернись,

превратись

и лети высоко.

Имя Элиота зову,

заклинаю стрелу.

Слушай меня.

Лети высоко.

Лети далеко.

Лети точно в цель.

Возможно, это мне только померещилось в гаснущем свете дня, но клянусь, что стрела вздрогнула, как будто ожила. Симея обмотала пергамент вокруг стержня стрелы и обвязала его ниткой, оказавшейся в той же самой незаменимой сумке.

— А теперь приложи все свое умение, чтобы попасть в этого волшебника.

— Только не ругайте меня, — сказал я, — если стрела в воздухе закувыркается, как детский бумажный го лубок. Будет настоящее чудо, если она просто долетит до него.

— Я разбираюсь в чудесах, — резко бросила Симея. — Стреляй!

Я закрыл глаза не только для того, чтобы ощутить ветер, но и чтобы помолиться Паноану, Исе, Танису, и, не открывая их, натянул тетиву.

Потом я открыл глаза и вгляделся в шествовавшего за цепями солдат волшебника, человека, искавшего способ погубить нас, всмотрелся в него холодно, без гнева, просто как в добычу.

Как мне сейчас хотелось, чтобы Курти не погиб, а был с нами, потому что он смог бы произвести этот выстрел, а мне такое не под силу. Я постарался оживить в памяти все, чему он обучал меня за те годы, которые провел рядом со мной, вспомнил, как мастер-стрелок должен угадывать момент, когда стрела готова, когда она стреляет как бы сама по себе.

Возможно, его дух снизошел ко мне с Колеса, или где еще он мог сейчас находиться, а может быть, это его память проявилась во мне, но все опасения вдруг покинули меня, и я почувствовал, что составляю единое целое с тисом и ясенем, из которых был сделан лук, с его тетивой. В это мгновение мои пальцы сами собой разжались, и стрела устремилась вверх.

Она взмыла к небу плавной дугой и унеслась на такое расстояние, на какое мне ни разу в жизни не удавалось выстрелить; стрела снижалась очень полого, будто следовала вдоль невидимой нити, соединявшей мой лук и почти непрерывно махавшую руками фигуру в мантии.

На мгновение я упустил стрелу из вида, но тут же заметил, что колдун вскинул руки, зашатался и рухнул наземь.

Я беззвучно прошептал слова благодарности Танису и тут заметил, что Свальбард смотрит на меня широко раскрытыми в благоговейном ужасе глазами.

Но я до сих пор уверен, что этот выстрел сделал Курти.

Увидев, что их командир упал, солдаты подняли крик, и цепь загонщиков тут же распалась. Люди метались, часть столпилась вокруг мертвого волшебника, кто-то выкрикивал приказы, несколько лучников принялись пускать стрелы в белый свет, как в копеечку.

— Готово, — сказал я. — А теперь — быстро к ручью и уносим ноги.

— Нет, — твердо возразил Йонг. — Туда пойдешь ты. С нею. Свальбард, мы с тобой должны выбираться другой дорогой.

— Не валяй дурака!

— И не думаю, нумантийский балбес! Ваши жизни куда важнее наших, а это самый лучший путь спасения, — рявкнул он. — Я не изображаю героя. Просто два человека менее заметны, чем четыре. Не забывай, что я не безмозглый нумантиец и не майсирец с мозгами в заднице.

— Но…

— В другом месте будем спорить хоть до хрипоты, — перебил меня Йонг. — Удирайте, пока они не опомнились! Шевелись, Свальбард! Давай быстренько найдем другой выход отсюда и будем спасать свои задницы, а уж они сами позаботятся о своих.

Он был прав, так что мы с Симеей не стали задерживаться и спустились с холма никем не замеченные. По ручью мы прокрались мимо остановившейся цепи солдат и скрылись от них в сгущавшейся тьме.

И все это время моя душа истекала горькими слезами, оплакивая этих двоих, которые были лучшими из лучших.

Ренан был охвачен паническим страхом и огнем; пламя отражалось в бурлящих водах Латаны, холодный ветер швырял густые клубы дыма. Во время прошлой войны майсирцы уже разорили этот город, уничтожив его древнюю красоту и почти магическое очарование. Они загадили каналы всяким хламом и оскверняли воды озер, устраивая на помостах солдатские нужники.

Когда война закончилась, Ренан начал понемногу приходить в себя. Отцы города пытались возродить обаяние кривых переулков, изящных домов и садов, взбегавших по склонам холмов.

Теперь город вновь был охвачен огнем и впал в безумие.

Мы с Симеей попытались свернуть на север или на восток, но отступающие майсирцы увлекали нас с собой. Нам удалось пробраться сквозь три или четыре их колонны, но при этом мы вынуждены были продвинуться вместе с ними на запад, к столице Юрея, далеко отклонившись от того пути, который намечали для своего бегства.

Повсюду толпилась солдатня; часть занималась вечным солдатским промыслом, убивая и грабя жителей, а большинство мрачно брели в неровном строю. Мы шли вместе с ними, и никто из них не догадывался, кто мы такие на самом деле. Два раза пьяным воякам удалось разглядеть под солдатским мундиром Симеи женщину, и, считая ее моей пленницей, они требовали, чтобы я отдал ее им.

В первый раз двое из «догадливых» расстались с жизнью, а еще двое остались корчиться в лужах крови; вторая попытка стоила жизни лишь двоим. Одного из них убила сама Симея, а я выпустил кишки второму, и их спутники сразу утратили интерес к нам.

Я почти свободно говорил по-майсирски и поэтому мог протискиваться сквозь толпу, выкрикивая какие-то дурацкие приказания. Именно так и должен был вести себя надменный не по чину капитан, потерявший свой отряд.

Под вечер мы добрались до первого из высоких каменных мостов, соединявших между собой несколько островов. Это была единственная переправа с восточного берега реки в Ренан, и давка здесь оказалась поистине ужасной. Скопившаяся перед мостом масса солдат представляла собой уже не армию, а толпу людей, пребывавших на грани паники, и я испугался, что нас затопчут, если мы вдруг окажемся в гуще народа. Мне удалось втолкнуть Симею на одну из небольших площадок, сделанных в невысоком парапете, а перед нами, непрерывно сгущаясь, текла сплошная масса людей и повозок.

Если на этом берегу реки творилось такое безумие, то на противоположном положение должно было оказаться еще хуже. Я замер в нерешительности, пытаясь понять, что же делать дальше.

Симея облокотилась на парапет, окинула взглядом темные холодные вода Латаны и вдруг толкнула меня локтем:

— Смотри!

Я тут же увидел лодку, прибитую течением к каменному откосу моста совсем рядом с нами. Это пузатое суденышко, которое, впрочем, вернее было бы назвать яхтой, представляло собой уменьшенную копию знаменитых юрейских плавучих домов. Я вспомнил Жакобу и то исполненное страсти время, которое мы провели на одном из таких судов. Течение било яхту о камни, и крепкий даже с виду деревянный фальшборт в одном месте уже был сломан. Но я видел, что вода, во всяком случае, не захлестывала палубу.