– Я готов этим заняться! – мог тут же откликнуться Маяковский.

Он, конечно же, не знал, что Агранов вполне мог заказать снять копии с этого дела.

А Маяковский пошёл обычным путём – обратился в Испарт РКП(б), отдел Московского горкома партии, который занимался изучением истории партии, и сказал, что хочет написать сценарий кинофильма о побеге политкаторжанок из Новинской тюрьмы. К предложению поэта отнеслись с интересом, и он попросил разрешения поработать в архиве. Ему предложили заполнить анкету, которая требовалась для допуска к работе. 27 марта 1925 года анкета была заполнена. Она небольшая. В 13-томном собрании сочинений поэта её поместили в самый последний том. Вот она:

«Фамилия, имя и отчество. Владимир Владимирович Маяковский.

Партийная принадлежность. Беспартийный.

Место службы. Поэт.

Занимался ли раньше в архивах? Нет.

Документы, на основании которых испрашивается разрешение в настоящее время. Отношение Истпарта МК № 103/ Ш07.

Тема работы. Типография МК, побег 13-ти.

По каким материалам? Судебной палаты, Охранного отделения и Военного суда.

С какой целью производится работа? С научной.

В каком издании предполагается издание работы на основе архивного материала? «Каторга и ссылка» и Истпарт.

Адрес занимающегося. Лубянский проезд, 3, кв. 12, тел. 4-48-22».

Как видим, Маяковский указал, что места службы не имеет, поскольку является представителем вольной профессии. Что его интересуют два архивных дела, по которым когда-то он был обвиняемым. И что опубликовать написанное он предполагает в журнале «Каторга и ссылка» (в ту пору существовал такой, его издавали бывшие политкаторжане).

Кроме анкеты, необходимо было заполнить требовательный лист архива, где следовало указать, какие именно разыскиваются материалы. Поэт написал:

«1) наружное наблюдение и агентурные сведения о Вл. Маяковском (парткличка «Константин»), 2) отобранная по выходе тетрадь (рукописная) моих стихов».

К архивным материалам Маяковского допустили.

Ознакомившись с делами царской охранки, поэт разыскал Исидора Ивановича Морчадзе, главного организатора побега политкаторжанок. Тот потом написал:

«Володя встретил меня на улице… и сказал, что пишет сценарий и хочет описать побег… И вот он мне стал такие подробности об этом побеге рассказывать, что я удивился. Спрашиваю: «Откуда ты это знаешь?» – «Откуда! Я над твоим делом работаю». И тут он мне рассказал, что разрабатывает этот материал для кинокартины».

Маяковский стал расспрашивать Морчадзе о подробностях того давнего дела.

«Я охотно рассказывал, а он записывал…

Он сам увлекался записанным материалом и обещал написать великолепный сценарий, весёлый, уморительный…

Однажды он весело начал мне рассказывать такие подробности побега, что я был изумлён знанием всех деталей побега. Оказалось, что он… взял разрешение к документам о нашем процессе в Военно-Окружном суде, хранящимся и поныне в Центроархиве музея революции.

Когда я попал к этим документам, написать воспоминания о побеге тринадцати политкаторжанок, то мне показали там регистрационную карточку Владимира Маяковского, что он действительно первый был допущен к этим документам…

Долго были разговоры о будущей кинокартине, но обещанная кинокартина так и не появилась на свет».

Да, никакого сценария Маяковский не написал. Не сохранилось ни сценарного плана, ни даже кратких рукописных заготовок.

Почему?

Первое напрашивающееся объяснение: не успел. Был срочно вызван на Лубянку, где ему сказали, что надо срочно собираться в очередную зарубежную поездку. И он отправился за границу, надеясь по возвращении сценарий всё-таки написать. Но не получилось.

Объяснение, вроде бы, вполне логичное и достаточно убедительное.

Но, возможно, произошло совсем другое. Маяковскому могли сказать в том же Истпарте, что снимать фильм об акции, устроенной социалистами-революционерами никто не позволит – ведь советский суд объявил эсеров преступной партией, а некоторые её лидеры были даже приговорены к расстрелу.

Агранов же мог сообщить Маяковскому, что побег был организован царской охранкой, поэтому он и завершился так удачно. И об этом вряд ли стоит рассказывать советской общественности.

Можно дать и такое объяснение: а что как Маяковский отправился в архив исключительно для того, чтобы посмотреть, что в документах Охранного отделения написано о нём?

Зачем это ему понадобилось?

Может быть, Маяковский хотел увидеть, нет ли там каких-либо упоминаний о его сотрудничестве с Охранным отделением? Но, видимо, не обнаружил того, что искал.

Почему?

Потому что большевики, придя к власти, тотчас же стали уничтожать компрометировавшие их бумаги. Вот что рассказал об этом начальник разведывательного отдела Генерального штаба российской армии Павел Фёдорович Рябиков. Его воспоминания опубликованы в книге «ГРУ. Дела и люди». В главе «Период после Октябрьского переворота» он поделился воспоминаниями о том, как большевики избавлялись от компрометировавших их документов:

«Ведь надо только вспомнить, что «регистрация» контрразведки пестрела сведениями на ряд «неблагонадёжных» и «подозреваемых в шпионстве» лиц, кои теперь стали членами правительства или людьми, к ним близкими…

Первой атаке большевиков, естественно, подверглась «контрразведывательная часть», из которой надо было изъять дела и регистрацию, которые компрометировали ряд высших большевиков.

На контрразведку был совершён «налёт», который в корне разрушил всю работу контрразведки, всё неугодное большевикам было вывезено, и работа контрразведки в том смысле, в котором она велась до последних дней Временного правительства, т. е. в смысле борьбы со шпионством и часто близкими им антигосударственными элементами, – прекратилась.

Теперь шпионство и пропаганда, угодная большевикам, могла вестись как угодно и где угодно…»

Иными словами, все документы, содержавшие компромат на большевистских вождей, были вывезены и уничтожены. То же самое произошло и с делами Охранного отделения, на которое также был совершён «налёт». Подобное происходило не только в Петрограде, но и в Москве и других крупных городах страны.

Так что Маяковский каких-то документов мог в архиве просто не обнаружить. А на его вопрос, где искать эти бумаги, ему отвечали: в ОГПУ.

Когда же он спросил об этих документах у своих друзей-гепеушиков, ему, скорее всего, ответили, что они хранятся в историко-революционном архиве.