— Ну и не будем, если трудно, — тоном заботливого педиатра продолжило «пятно», — мы так поступим: говорить буду я, даже не говорить, а шептать, чтобы слух твой не напрягать, а ты, как только фалыпьку какую в моих словах уловишь, негармоническое сочетание звуков, другими словами, диссонансик какой, сразу знак подай, мол, стоп, дяденька, не ту нотку нажал, диезик тут, а не бемольчик. Я нотку с твоей помощью выправлю, вернусь к консонансу и дальше поеду Вместе поедем. Идет?

Антон, как ни напрягал сознание, не мог взять в толк — какую «нотку», какой «диезик», в какой такой «консонанс» они «дальше поедут»? Он молчал.

Трусс расценил его молчание по-своему.

— Ну, видишь, как хорошо, как складно все складывается, прости за тавтологию. Если с таким дружным консенсусом все и дальше пойдет — мы с тобой горы свернем. Ты только взгляд на мне сосредоточь, а то он у тебя, старик, затуманен как-то и по сторонам бегает. Ты на меня смотри, не отвлекайся и слушай внимательно. Договорились? — Он пощелкал пальцами перед его носом. — Эй, парень, ты меня слышишь?

— Где Тошка? — выдавил наконец из себя Антон.

— А-а-а, вот ты о чем, — после некоторой паузы Трусс протянул букву «а». — Ну к этому вопросу мы еще вернемся, я тебе обещаю, а пока давай все по порядку. Значит так: их было четверо: Федор Колчев, Игорь Каликин, Герард Твеленев и — он помолчал, продолжил доверительно: — небезызвестный нам с тобой Антон Маратович Твеленев. Так? Кому-то одному из этой великолепной четверки, назовем его пока «Икс», или «Игрек», как тебе больше нравится, пришла в голову не бог весть какая оригинальная мысль ограбить старого и, по мнению многих, весьма небедного композитора. У тебя нет желания назвать имя этого мыслителя?

Антон молчал.

— Хорошо, тогда продолжим, пока я справляюсь без подсказок, но учти, твоя помощь мне в дальнейшем будет необходима, и ты должен быть в этом заинтересован. Итак, узнать имя этого проходимца проще, чем репу выпарить: это Федор Колчев, сын писателя Аммоса Федоровича, многолетнего сожителя твоей матушки Валерии Модестовны Твеленевой, в девичестве Тыно. Надеюсь, никаких семейных тайн я тут тебе не раскрываю?

Антон молчал.

— Ну вот и я так думаю: какие могут быть тайны в семейном кругу Вернемся к Колчеву.

Почему именно он? Давай рассуждать логически. Герард Твеленев — человек неадекватный, ни на какие идеи он не способен, но исполнитель — собаки преданнее. Деньгами его не купишь, он просто не знает, что с ними делать, ни за какие коврижки на подлость не заманишь, но… И это все знают: стоит сказать, что это в интересах отца его приемного, и он не то что украсть — себя убьет, не задумываясь. С ним так и поступили, мол, это по просьбе Марата Антоновича. Теперь ваша милость, — Трусс протянул ладонь в сторону Антона и в знак особого уважения слегка наклонил голову, — ваше благородие, госпожа удача. Тебе деньги нужны, конечно, они всегда всем нужны, даже нашему заядлому яхтсмену Абрамовичу, но не до такой степени они тебе нужны, чтобы замышлять и организовывать преступление. На себя и свою Люси-и-ию, — он протянул букву «и», — тебе от родных, думаю, перепадает. Ты же на преступление согласился из боязни, что тебя кумир твой, Федя, заподозрит в трусости, а допустить подобный позор ты никак не мог, вот и пошел на подлость. Так? Ты возражай, возражай, если я неправ, не молчи или кивни хотя бы в знак согласия, а то ведь мне не по себе как-то, вроде сижу в сумасшедшем доме — сам с собой разговариваю.

Антон молчал.

— Ну ладно пока. Едем дальше. Каликину деньги нужны были позарез, он наркоман, сам не зарабатывал, матушка много дать не могла, хотя старалась из последних сил — он грозил ей, что найдет себе другую любовницу. А тут такое везение: почти без риска — войти, взять и уйти.

Кто заподозрит родственников-то, да еще при почти стопроцентном алиби. Федор обещал Каликину хорошими деньгами расплатиться, они все в квартире перерыли, все вверх дном перевернули — нет наличняка, хоть вешайся. Пришлось расплачиваться бриллиантами. А на кой они ему, пользуясь овощной терминологией, хрен, эти бриллианты? У него колотун, его корежит, а ему суют камешки разноцветные. Ни на кой они ему хрен не нужны. Я прав? Он на следующий же день золотую брошь в комиссионный сдал и в университет-то в перстне заявился в расчете загнать кому, да не на тот контингент ставку сделал: студенты — народ небогатый, золотишком редко балуются. А вот то обстоятельство, что перстень этот самый впоследствии в саду вашей дачи переделкинской обнаружен был, — очень интересное обстоятельство, и ты мне в нем разобраться поможешь, всенепременнейше поможешь, забудешь на время, что язык-то свой проглотил, и поможешь, а иначе мне ничего не останется, как заподозрить тебя в мародерстве, а это уж, сам понимаешь, хуже некуда. Ну ладно, не будем забегать вперед, пока у нас на повестке Каликин. Думаю, он посчитал себя жестоко обманутым, дозу на камешки нигде не купишь, а надо до зарезу — читал небось про ломку наркотическую, состояньице не из приятных, вот он и пригрозил этому самому Федору разоблачением и тот заставил тебя убрать опасного свидетеля…

— Нет! Нет! Нет! А-а-а-а-а-а… Нет! Нет! Нет! Нет! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — С Антоном случилась истерика: повалившись на пол, он стал кулаками бить себя в грудь, царапать лицо, рвать на себе одежду. — А-а-а-а-а… Нет! Нет! Нет…

Трусс поднял его за грудки, ухватил охапкой, металлическим кольцом стиснул так, что обоим стало невозможно дышать, и, когда Антон, постепенно обмякая, тряпкой повис у него на руках, швырнул его на прежнее место.

— Не ори, — сказал он тихо, жадно заглатывая воздух, — не ори, так ты ничего не докажешь. Что ты заладил: нет, нет, нет… Я сам знаю, что «нет», в противном случае я бы с тобой не так разговаривал. — И вдруг он сам заорал: — Но ты же молчишь, твою мать! Ты, видите ли, переживаешь, у тебя, видите ли, нервы, а я тут на курорте под солнышком жопу загораю! Так?! Нашкодил, подонок, так хоть умей отвечать! Он тебе сказал, что Каликин вот-вот расколется и надо его припугнуть, так?

Антон молчал.

— Так?! Я спрашиваю?!! Отвечай!!! Так??!!!

— … — Антон прираскрыл рот, но никакого звука не последовало, о произнесенном можно было только догадываться: плотно сжатые белые губы его образовали щель, подвижная челюсть коротко подалась вниз и тут же зубным лязгом вернулась на прежнее место.

— Громче!!!!

— Т-х-а, — прохрипел Твеленев, сопроводив звуковую неопределенность утвердительным кивком головы.

Анатолий Борисович отошел к окну, закурил сигарету, долго жадно захлебывался дымом. Спросил, не оборачиваясь:

— Куришь?

— Угу.

Он вернулся к столу, щелчком придвинул к нему пачку, поднес огонь. Руки дрожали у обоих.

— Теперь вот что, — сказал Трусс, после того, как придавил в пепельнице докуренную до фильтра сигарету, — я буду продолжать, а ты… — с языка срывалось крепкое ругательство, но он усилием воли сдержал себя, — а ты будешь мне говорить, где я не прав. Итак, Федор Колчев сказал, что Каликина надо припугнуть, и ты должен ему в этом помочь. Так?