Он допил пиво, обратился к официанту:

— Старик, тебя как зовут?

— Анатолий, — услужливо откликнулся молоденький парнишка в многоцветной униформе а-ля рюс.

— Анатолий? — удивился Трусс. — Это хорошо. Это красиво. Тогда так, Анатолий, слушай меня внимательно, на тебя ложится большая ответственность, мы с генералом ФСБ Прониным посоветовались, решили тебя привлечь к заданию. Ты ведь в учениках пока?

— Так точно, учусь, практику прохожу. — Анатолий на всякий случай принял стойку «смирно».

— Ну вот, справишься — буду говорить о переводе тебя в штат старшим смены. — Трусс достал муровское удостоверение, махнул им перед носом Анатолия. — Вот моя ксива, вот номер моего мобильного. Ты сегодня до которого пашешь?

— До утра, в шесть сменяюсь.

— Значит так: до шести ноль-ноль ты внимательно слушаешь все объявления, касающиеся рейса 53/47 Париж — Москва и как только что-то прояснится — тут же звонишь мне: так, мол, и так, вылетел, не вылетел, задержан, не задержан, перенесен, не перенесен… Сечешь? В шесть сдаешь вахту сменщику, его как зовут?

— Люба.

— Лю-ю-ба, — протянул недовольно Анатолий Борисович, — это хуже, она у тебя хоть чего соображает?

— Вроде… — неуверенно предположил официант.

— Ладно, я выясню. Значит, разъясняешь Любе задание, оставляешь мой телефон и не дай бог она что перепутает…

— Может, мне вместе с ней, так сказать, проследить? — Официант, похоже, был готов к подвигу.

— Ну это уж ты сам решай, Анатолий, ты ответственный, мы с генералом Прониным это дело тебе поручили. Давай пять. Жду звонка.

Он встал из-за стола, пожал холодную руку переполненного ответственностью паренька, вышел на вокзальную площадь и направился к машине.

Проклятые французские авиадиспетчеры сломали ему весь намеченный на сегодня план. На блиц-криг с Заботкиным он не рассчитывал: картежные шулеры — народ ушлый и потому опасный: у этих всегда, на все случаи жизни готов победный туз в рукаве. Конечно, майору Труссу тоже палец в рот не клади, есть в загашнике несколько весомых козырьков, против которых, как говорится, хрен куда попрешь — прижмут к стенке так, что и пикнуть не успеет, взять хотя бы парижскую запись беседы братьев-разбойников, но уши тем не менее надо держать очень востро, чтобы козырьки эти не оказались битыми: любой приличный адвокат за не менее приличное вознаграждение возьмется доказать, что пленка сфальсифицирована и к фигурантам никакого отношения не имеет. Есть и другие фактики, помельче, но Анатолий Борисович, хлебом его не корми, любил работать как минимум с бомбой в кармане, а вот ее-то как раз и не было. Поэтому все дальнейшие планы на сегодняшний день зависели от степени «задушевности» и в конечном итоге результативности беседы с Аркадием Семеновичем, на которую майор делает большую ставку: разузнать надобилось очень многое, работа предстояла многотрудная.

А тут эти — неба им век не видеть — авиадиспетчеры.

Анатолия Борисовича Трусса, майора Московского уголовного розыска отдела по особо важным делам никак нельзя было отнести к поклонникам борьбы трудящихся земного шара за свои права, нет, ни в коем случае: все эти митинги, сходки, демонстрации недовольства он почитал за коллективную трусость, стыд и неумение постоять за самого себя. Массовок он не любил и не доверял им. Во всех этих бунтующих толпах каждый прячется за спину другого, перекладывает ответственность за последствия неповиновения на чужие плечи, и только немногие «смельчаки-недоумки», спровоцированные прикормленными властью профсоюзными лидерами, впадают в раж, кидают в воздух заранее припасенные кирпичи трясут транспарантами и выкрикивают заученные лозунги, отрабатывая доверие старших товарищей, взирающих на «плоды рук своих» из мягких кресел в вечерних новостных телевыпусках.

Другое дело, если где-то, когда-то случалось какому-нибудь вышестоящему руководителю откровенно попрать свои, законом установленные обязанности, его голос протеста никогда не был тише и незаметнее остальных голосов. Более того, он весьма умело создал себе в МУРе репутацию человека с «особо опасным чувством справедливости» (что во многом соответствовало действительности), так что многие предпочитали без крайней необходимости с ним не связываться — ну его к черту.

А уж если кто вставал поперек его дороги в моменты разработки и поимки преступников — тут уж Майоровой ярости и готовности пуститься во все тяжкие за правое дело не было границ.

В данный момент врагом номер один для него являлся профсоюз французских авиадиспетчеров с его хамской потугой решить материальные проблемы своих членов в ущерб российским правоохранительным органам. И будь на то его, Трусса, воля — он бы всех этих картавых уродов выдворил из профессии пожизненно. Подонки! Зарплата их, видите ли, не устраивает! А то, что из-за них могут погибнуть невинные люди, кто-то не успеет на операционный стол, кто-то не проводит любимых в последний путь, не услышит долгожданный крик мертвым родившегося ребенка… Это как!?

От проклятий в адрес французских диспетчеров его отвлекло дребезжание мобильного телефона.

Несколько минут он молча слушал взволнованный голос в трубке, затем спросил:

— Когда это случилось? — Через короткую паузу распорядился: — Ладно, копай дальше. — Отключил связь, завел двигатель, вдавил до предела педаль акселератора.

«Жигуленок» взревел трубным отчаянием, подпрыгнул и во всю отпущенную ему Волжским автозаводом мощь ринулся в направлении столицы.

В голове Анатолия Борисовича Трусса, обгоняя автомобиль и друг друга, неслись три, не бог весть какие богатые мысли. Первая: начался отстрел участников ограбления квартиры композитора Твеленева. Вторая: если Антона Твеленева не выпустили из предвариловки, его еще можно застать в живых и спасти для следствия. И наконец, третья — как же неумолимо связано все вокруг невидимыми нитями на этой странной планете Земля: не забастуй сегодня гребаные авиадиспетчеры у себя на родине, прилети самолет с Заботкиным вовремя — еще как минимум двух трупов в другой части европейского континента вряд ли удалось избежать. Молодцы французы, умеют постоять за свои права. А то, что картавят, — не беда, вон англичане — букву «с» нормально выговорить не могут, шепелявят — и ничего, живут.

Теперь вся надежда на гордость отечественного автопрома — лишь бы не заглох мотор.

Иван Каждый с первых же дней работы в МУРе стремился во всем подражать майору Труссу и, по свидетельству многих, весьма преуспел в этом немалотрудном занятии. Неспешная походка вразвалочку а-ля «морской волк», вялая, безынициативная, нарочито усложненная деепричастиями речь с неожиданными эмоциональными взрывами, насмешливая снисходительность в отношениях к сотрудникам и в особенности к сотрудницам — все это и многое другое: манеру сидеть нога на ногу, подпирая лоб тремя пальцами — большим, указательным и средним, манеру слушать собеседника, наклонив голову в противоположную от него сторону, манеру неожиданно громко смеяться без всякого на то повода и хранить на лице грустную умудренность в моменты общего веселья — все это Ваня освоил в короткие сроки и пользовался приобретенным плагиатом без видимого стеснения. Единственное, чего ему никак не удавалось достичь, — это той незамедлительной тишины и того благоговейного внимания, которые наступали всякий раз, как только Анатолий Борисович даже не открывал еще, а только собирался открыть рот. Ваня старательно, но, увы, безрезультатно работал над этим своим пробелом, много думал о причине неудачи, страдал ужасно, но время шло, а проклятые тишина и внимание при открывании им рта никак не наступали. Более того, часто создавалось впечатление, что многие только того и ждут, когда он его закроет. Это обстоятельство долгое время обижало Ваню, пугало даже — почему так?! — и как-то, вконец отчаявшись разгадать эту шараду, он рискнул поделиться своими страданиями с кумиром и получил неожиданный, но в итоге оказавшийся вполне результативным совет: «Старик, веди себя, как бандит на допросе: говори, только когда спросят». Он отдал дань остроумию майора, но ради смеха утрудился претворить странный совет в жизнь при первом же подходящем случае и с удивлением обнаружил, что его, Ивана Каждого личное мнение, оказывается, кого-то интересует. После этого авторитет Анатолия Борисовича Трусса взлетел в его глазах на невидимую с Земли высоту и каждое роняемое им слово воспринималось как миссионерское предначертание. Неудивительно поэтому, что, получив от своего божества конкретное задание, он уже через несколько часов входил в знакомый ему комиссионный магазин с четырьмя фотографиями в кармане.