И та поспешила умотаться, пока граф не передумал.

Он обернулся ко мне:

— Имма, что вы так на меня смотрите? Удивлены?

— Вашими талантами и щедростью? Да, — призналась я.

— Вам кажется, что я слишком щедр по отношению к Дроздонелле?

— Не в этом дело, — поморщилась я. — Я не могу оценивать Дроздонеллу и вашу дружбу с ней. Просто как человек из нищей семьи я очень практична. Представляю, какой доход приносило это изобретение… Это не только ваша собственность, но и наследство ваших дочерей, — выпалила я, не сдержавшись.

Граф тихо рассмеялся:

— Имма, мне импонирует ваша экономность и практичность. Но это не единственный мой патент. К тому же главное мое состояние — вот здесь, — постучал он по своей голове. — Я придумаю еще много всего. У меня уже есть идеи, и чешутся руки приступить к их осуществлению.

— Ваша светлая голова — настоящее сокровище, — погладила я его по этому самому сокровищу.

И только потом вспомнила, что мы не одни.

— Сокровище здесь вы, Имма. — Граф расцвел от моей ласки и поцеловал мне руку.

Девчонки переглянулись и захихикали, прикрывая рот ладошкой. Ну вот не права Дроздонелла — чему-то я их все же научила. Прикрывать рот во время смеха, как принято благородным мэлл!

После отъезда Дроздонеллы в доме наступила идиллия, если не считать изменившегося ко мне отношении Ливии. Если раньше я замечала ее странности, но при этом не ощущала негатива от нее, то теперь, наоборот, я понимала, откуда ноги растут, и сочувствовала Ливии, но чуяла, что она еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня. Поэтому по обоюдному желанию мы избегали встреч. Я — чтобы не подставлять экономку, она — чтобы не подставлять меня.

— Гаврилитта, — обратилась я к горничной, — ты можешь помочь Ливии?

Гаврилитта зашуганно на меня посмотрела. Робко кивнула.

— Могу. Но не уверена, что должна вмешиваться.

— А мне кажется, ей надо помочь. Иначе она может оказаться втянутой во что-то плохое, а настоящий зачинщик останется безнаказанным.

— Хорошо, я помогу Ливии, — кивнула Гаврилитта.

— Скажи, а ты знаешь, кто является тем злом, которое ты чувствуешь? — осторожно спросила я.

Дело в том, что добиться ответа от Гаврилитты, если она не хотела говорить, было невозможно. Она говорила ровно столько, сколько хотела или могла. Если я начинала настаивать, она превращалась в бедного запуганного мышонка, которого сейчас хватит сердечный удар. А я начинала чувствовать себя монстром, который запугивает бедную девушку.

— Оно следит за нами издалека. Но оно скоро будет здесь, — загадочно ответила Гаврилитта.

И это все, чего я смогла от нее добиться.

— Имма, а какие цветы тебе нравятся? — забежала и оторвала меня от занятий с Памелой Элли.

— Разные. Все цветы красивые, — ответила я, погруженная в трудную задачу из учебника Пэм.

— А какой любимый? — не отставала Элли. — Я анкеты составляю на всех домашних.

И она показала мне тетрадь, из тех, что пользуются популярностью у детей в школьном возрасте — с анкетами для друзей-подружек, членов семьи, содержащие разные вопросы про то, что ты любишь, о чем мечтаешь, каковы твои предпочтения и интересы. У меня таких не было, я не училась в школе, да и отвечать на эти вопросы, кроме Лероя, было некому. А о нем я и так знала все.

— Андонэа, — машинально ответила я.

Этот цветок рос только в горной прибрежной местности у моря — в моем родном Форно. Он зацветал алыми пиками в первые дни тепла, что для меня и таких же босоногих детей означало, что холод и голод на какое-то время отступили. И впереди сытый и теплый период жизни. Это был цветок детской надежды и радости.

— Хорошо, записала. Спасибо, Имма, — сказала Элли, которая так и не могла привыкнуть называть меня мэлл Имма.

Синяя юбка взметнулась и скрылась, я улыбнулась — все-таки Элли такая непоседа! Не знаю, когда наступит тот этап, когда она будет ходить чинно и не спеша, как положено благородным мэлл. Вот у спокойной Пэм все движения выверены и неторопливы, в плане соблюдения внешних приличий ей будет легче.

Пока я отвлеклась на Элли, Пэм сама решила задачу.

— Нет, ну какая же ты умница! Вся в пану, — восхитилась я, а Памела довольно вспыхнула румянцем.

— Мне нравится учиться. Наверное, я стану педагогом и буду преподавать в академии, — мечтательно произнесла она.

— Ты же еще только вчера хотела быть писательницей, — напомнила я.

— Ну, может быть, и писательницей, — согласилась Пэм.

А еще совсем недавно она хотела быть кулинаром, как тетушка Нуттелла. И научиться шить красивые платья, как тетушка Русленитта. Вот кому надо заполнять анкеты Элли каждый месяц, чтобы потом перечитывать и вспоминать все свои увлечения.

Единственным, что пока оставалось неизменным, — это ее любознательность, которая заставляла Пэм ежедневно поглощать много информации из книг и разговоров с отцом. Ее бесконечные вопросы и рассуждения даже меня иногда ставили в ступор. А рассуждала Памела очень вдумчиво и с основательным подходом к материалу. Умная девочка растет, папина радость. Хотя вру, все они папина радость — Элли приносила живость, громкий смех и веселье, Памела — тихую щемящую нежность и восхищение своими способностями, Камилла — умиление «взрослостью» и уважение твердым характером и выбранной позицией.

Весь следующий день меня отвлекали, и вечером, когда я зашла в свою комнату, чуть не упала в обморок. Этому были две причины. Вернее, причина была одна: вся моя комната была заставлена цветами андонэа. С одной стороны, это был приятный сюрприз — граф решил ухаживать за мной всерьез. А с другой — пришлось спешно зажать нос подолом платья и поскорее распахнуть окна.

Цветы андонэа обладали специфическим ароматом. На открытом воздухе, на морском побережье, он гармонично вливался в букет остальных приморских запахов. Но недаром его в чистом виде не использовали ни в парфюмерной промышленности, ни в кулинарии, ни во флористике. А если и добавляли в букеты, то не больше одного, в качестве экзотического дополнения. Никто из тех, кто живет у моря, не додумается поставить у себя дома букет из андонэа, только приезжие. И то хватало одного раза. Местные всегда посмеивались, когда видели кого-то из путешественников с букетами андонэа в руках.

Само растение было целебным, и цветок имел горьковатый лекарственный запах, который начинал душить тебя уже через короткое время, если находиться с ним в запертом помещении. А эти цветы в моей комнате в таком количестве простояли уже несколько часов. Не представляю, когда запах выветрится. И то, если только убрать все цветы. Но как их теперь выкинуть, если это подарок графа и начало ухаживания?!