— Да пребудет с вами милость Белгони! Не задерживайтесь, мы ждем вас здесь до полуночи. — Яргай поднял в прощальном приветствии руку, и Афарга, будто очнувшись от наваждения, поняла, что они таки миновали мост без происшествий. К «Птичнику» им предстояло идти втроем, гушкава-ры же останутся в караульных беседках, дабы прикрыть в случае необходимости их отступление.

— Да поможет нам всем Тахмаанг, Нгура и Великий Дух! — тихо ответствовал Эврих и двинулся в боковую аллею, по которой они рассчитывали, обогнув казарму, незамеченными добраться до входа в «Птичник». Тартунг с Афаргой молча последовали за ним.

Девушка знала, что справа от них, на расстоянии двух сотен локтей, находится длинное, трехэтажное здание казармы, но из-за не прекращающегося ни на мгновение дождя, делавшего окружающий мрак совершенно непроглядным, видеть его не могла. Распахнутые окна комнат, в которых, несмотря на поздний час, все ещё горели свечи, выглядели бесформенными светлыми пятнами, очертания обрамлявших аллею кустов были едва различимы, и сковывавший Афаргу страх начал потихоньку рассеиваться. Коль скоро стражников не было ни на одном из мостов, то под стенами казармы им и подавно нечего делать. Там, дальше, где вздымалась в небо неразличимая из-за ненастья громада дворца, караульщики проявляли, надобно думать, больше бдительности и усердия в несении службы, но и казарма, и «Птичник» стояли несколько на отшибе, так что план Эвриха вполне может сработать. Если только она не умрет от страха при виде тюремщиков, в руки которых её якобы должны передать Эврих с Тартунгом.

— О, Алая Мать, и зачем только я вызвалась идти с ними? Кто мешал мне дожидаться Тразия Пэта в «Доме Шайала», вместо того чтобы самой лезть головой в петлю? — пробормотала она чуть слышно, даже не пытаясь вытереть залитое дождем лицо.

Глупо было надеяться загладить таким образом свою вину перед Эврихом. Судя по всему, он ничуть не жалеет, что любовный порошок бросил его в объятия Аль-Чориль. Во всяком случае, обругал он Афаргу не за это, а за то, что она сбежала из «Дома Шайала» и ему, дабы найти её, пришлось прибегнуть к помощи схваченного Тарагатой колдуна. Оказавшегося, к сожалению, не способным не только обнаружить следы Ульчи, но и снять чары, наложенные на Афаргу Калиубом. Хорошо хоть, он признал наличие этих чар, подтвердив тем самым её догадку.

Нет, дело было не в желании искупить свою вину или, лучше сказать, не в одном лишь этом. Попав, как неумеха-рыболов, в собственные сети, она уже заплатила за содеянное самую дорогую цену. При мысли о том, что она сама толкнула арранта на ложе Аль-Чориль, ей хотелось биться головой об стену, и вместе с тем её сжигало желание доказать Эвриху, что она тоже кое-чего стоит и не является взбалмошной дурищей, от которой следует ждать одних неприятностей.

— Внимание, теперь уже совсем рядом! — прошептал Эврих, останавливаясь, чтобы подождать Афаргу и Тартунга. — Проверьте ещё раз, под рукой ли у вас оружие.

Высоченные чинары походили на исполинских стражей, выстроившихся в ряд на восточном склоне Императорского холма, занятого дворцом и многочисленными хозяйственными постройками, из коих скромное двухэтажное здание, прозванное «Птичником», решительно ничем не выделялось. Немногие из обитателей Мванааке вообще знали о его существовании, поскольку о маленькой тюрьме, в которой содержались заключенные, нуждавшиеся в особом уходе, не принято было говорить, и Афарга впервые услышала о «Птичнике» от Эвриха, который до разговора с Эпиаром тоже понятия о нем не имел.

«Особый уход» вовсе не подразумевал исцеление недужных узников. В «Птичнике» содержали не захворавших, а тех, кого принято называть «важными птицами», — оксаров, форани, преуспевающих купцов и жрецов, от которых Кешо надобно было чего-то добиться, но казнить коих он по тем или иным причинам не желал. Из дворцового узилища заключенные выходили лишь на эшафот, и обращались там с ними соответствующим образом. Пленники «Птичника» чаще всего возвращались в свои особняки или святилища, причем некоторые возносились после пребывания в нем весьма высоко. Взять хоть, к примеру, Хайтай, сделавшуюся любимой наложницей императора. Потому-то в тайной темнице, которую и темницей-то можно назвать с большой натяжкой, не было ни пыточных камер, ни палачей-костоломов, да и охранялась она далеко не так тщательно, как дворцовая или даже городская тюрьмы. По словам Эпиара, с заключенными здесь обращались если и не по-человечески, то, во всяком случае, сносно, и вид «Птичника» это подтверждал. Забранные решетками окна невелики, но большая часть их закрыта по случаю непогоды ставнями. Отсутствие подвального этажа исключало существование подземных казематов и «забываек» — узких глубоких ям, в которых узники обречены гнить заживо, а недавно оштукатуренные стены и мощеная площадка перед входом наводили на мысль, что и внутри здания царят чистота и порядок. Нет, «Птичник» решительно не напоминал страшную темницу, его можно было принять за флигель для слуг, постироч-ную или даже поварню, и это ещё больше ободрило Афаргу.

Надев сандалии, девушка проверила, на месте ли ножны с кинжалом, лезвие которого Тартунг, несмотря на протесты Эвриха, смазал хирлой. Удобно ли привязан под плащом футляр с кванге и колчан с отравленными стрелами, не превышавшими длину ладони. Она искренне надеялась, что ей не придется пускать это страшное оружие в ход, но была уверена: буде в том возникнет нужда — рука у неё не дрогнет. Сложности, впрочем, по заверениям арранта, могли возникнуть, только когда они будут покидать «Птичник», однако он рассчитывал, что столь могущественный маг, как Тразий Пэт, сумеет преодолеть их, не прибегая к оружию.

— Ну, да поможет нам Всеблагой Отец Созидатель и все здешние Боги! Пошли! — скомандовал Эврих, устремляясь к дверям «Птичника».

— Дрожишь? — подмигнул Тартунг Афарге. — Дрожи сильнее! Тебе, как пленнице императора, это не возбраняется. Не то что мне, бедолаге, доблестному сподвижнику Амаши.

— Усы бы тебе подрисовать, больно уж молод! — буркнула шагавшая между Эврихом и Тартунгом девушка, чувствуя, что, если бы её и впрямь вели в узилище, она вряд ли трусила бы сильнее. То есть наверняка она боялась бы меньше, потому что сейчас опасность грозила не только ей, но и этому гнусно покрашенному арранту. Собственно говоря, о себе-то она и не думала: после года, проведенного в плену у ранталуков, её трудно было чем-либо запугать.

«Так, значит, все это время я, сама того не сознавая, тряслась из-за Эвриха?» — Мысль эта показалась Афарге столь дикой, что она замедлила шаг. Ну и дура же она, если так переживает из-за чужеземца, который даже смотреть на неё не желает! Из-за смазливого красавчика, предпочевшего ей какую-то разбойницу! Из-за бледномордого, шрамолицего ублюдка, мнящего себя самым умным, самым догадливым, самым удачливым, самым…

— Ну и пусть! — чуть слышно промолвила она, смахивая с лица не то дождевые капли, не то слезы. — Пусть дура, но если моего арранта кто-нибудь тут хоть пальцем тронет…

Зародившийся в её груди после спасения от Зепека огненный шар, росший с каждым днем, с каждым часом, с каждым мгновением, вновь запульсировал, зашевелился, заворочался, мешая двигаться, дышать, думать. Он вздувался и опадал, застилая глаза багровой пеленой, из-за которой она едва различала двустворчатую дверь и стучащего в неё Эвриха.