Мериптах то спал, то не спал, значительная часть ночи проходила в бесшумном, спокойном, почти упоительном нащупывании различий между двумя видами тьмы, пережитой и переживаемой.

Когда наступало утро, Мериптах легко и быстро понимал, что его окружает и что с ним сейчас происходит: плывет в Аварис, под охраной гиксосских солдат. Мальчик охотно ел, но не делал попыток встать и даже руками шевелить не пытался, что расстраивало учителя Ти. Почему-то ему хотелось, чтобы Мериптах поскорее ожил полностью. Можно было подумать, что он кому-то пообещал совершенно здорового мальчика, а не такого – лишь замедленно, по-черепашьи хлопающего глазами.

На третий день плавания Шахкей почувствовал себя плохо, рана воспалилась и через нее проник в толстое тело злой дух. Озабоченный колдун бо́льшую часть времени теперь отдавал ему. «Друг царя» лежал в своей палатке, иногда впадая в забытье. Приходя в себя, много пил и о чем-то разговаривал со старым, седым уже воином, неотлучно дежурившим у входа. Уравновешенная по носу и корме двумя по-разному неподвижными телами лодка бесшумно ползла по мутной воде, углубляясь в непредсказуемое будущее.

Свободное от лекарских забот время Хека просиживал неподалеку от Мериптаха, колдуя со своими непонятными припасами. Забирался рукой то в один, то в другой мешок, нюхал, чихал, нахмурившись, и со значением глядел на грустных азиатов, и подолгу сидел, подперев подбородок культею и опершись локтем о колено. Думал.

Однажды, в момент особенно напряженного корпения колдуна над новым снадобьем, по-прежнему неподвижно лежащий мальчик вдруг сказал:

– Ты не учитель Ти.

Хека рассыпал по худым коленям драгоценный порошок уже почти составленного лекарства. Мериптах заговорил. Когда колдун посмотрел в глаза лежащему, то увидел там совершенно осмысленное и вполне спокойное свечение.

– Ты вспомнил меня, – удовлетворенно сказал он и резко остановился, потому что спиною почувствовал – азиаты бросили кости на палубу и обернулись. Их тоже поразил звук речи на корме. С кем бы это мог разговаривать однорукий лекарь? Узнав, в чем дело, они успокоились. Египетскую речь они понимали едва-едва, и если на этом змеином языке говорили не слишком громко, то они даже готовы были терпеть его рядом с собою на одной палубе. Хека и не собирался кричать, он засеменил словечками совсем тихонько.

– Ты вспомнил меня, и ты прав. Я не учитель Ти. Я совсем другой человек. Верховный жрец Аменемхет послал меня во дворец твоего отца, чтобы выманить тебя. Старый Неферкер помог мне, и я оказался подле тебя. Я был во власти Аменемхета и верил, что совершаю дело во благо и твое, и…

– За что Апоп убил моего отца?

На палубе снова установилась тишина. Азиаты среагировали на звук царского имени. Хека обернулся к воинам Авариса и сообщил со всею силою своей ломаной степной речи, что юноша, лежащий на мешках, возносит хвалы небу за то, что сей великой страной правит такой блистательный владыка, как Апоп. Кажется, они поверили.

– Меня Апоп тоже убьет?

Хека скорчил гримасу:

– Давай будем называть его Змей, чтобы не волновать попусту солдат. О другом мы можем говорить свободно.

Мериптах ничего не ответил, и колдун принял молчание за согласие.

– Так вот, что я тебе скажу – не знаю. Не знаю, зачем он убил князя Бакенсети. Не знаю, что он сделает с тобой. Он царь, его мысли не могут быть известны заранее. Но скоро ты сам сможешь у него спросить.

– Меня везут к нему?

– И меня тоже, – нервно хмыкнул Хека и начал заново составлять только что рассыпанную смесь.

Мальчик закрыл глаза. Значит, он правильно догадался – корабль плывет в Аварис.

Хека с любопытством поглядывал на него, пытаясь понять и представить, что происходит в этой гармонично вылепленной, бледной голове, с неребяческими очертаниями губ и страшными синими веками, на которых хотелось нарисовать по иероглифу, означающему «колодец».

Вместе с тем было несомненно, что Мериптах на грани выздоровления. Подошвы были теплыми, руки сгибались легко, испражнялся княжеский сын, поддерживаемый двумя солдатами под руки над бортом лодки, с завидной легкостью.

Колдун работал старательно и вскоре воспроизвел утраченное средство. Навестил с ним палатку Шахкея. Вернувшись, откинулся, так же как и дремлющий мальчик, на мешки и услышал:

– Почему ты ушел от Аменемхета? Разве он не возвысил тебя?

– О да, он возвысил меня, он взял меня за горло и поднял высоко над землей. Так, что я смог смотреть ему в глаза.

– Но ты обманул его?

– Нет, это он обманулся во мне.

– Ты не тот, за кого себя выдавал?

Колдун поморщился, оглянулся, потом, смеясь, сказал:

– Нет, я не тот, за кого он меня принимал. Так правильнее. Он думал, что я прах под его ногами, он думал, что я щипцы в его руках, которыми он может достать раскаленный уголь из печи.

– Разве не такова роль слуги?

– Так думал Аменемхет, так думали и многие другие. Власть верховного жреца уже подточена и накренилась. Братья с гусиными носами не простят ему, придет день, и они убьют его. – Хека сказал это с густым злорадством в голосе, и выражение лица у него было такое, будто он ест что-то вкусное. – Я знаю, что будет так, потому что всегда бывает так. Урок получили и те, кто был до него.

– А кто был до него?

Колдуна не удивил интерес мальчика, никак не связанный с его судьбой. Сознание Мериптаха было сейчас как река, что равно пробегает и мимо величественного храма, и мимо кабаньего водопоя. На лице Хеки внезапно возникла маска жестокого самодовольства.

– Были-были до него. До него был юный владелец имений и стад близ города Ахари по имени Тикульти, и еще владелец пальмовых рощ и виноградников, что неподалеку от города Тиризила, совсем маленького города, по имени Нинурта, а еще начальник крепости Кузагр, что на реке Лебеш, и верховная жрица богини Киририша, что в Сузиане, и страшный вождь дикого лесного народа по имени Хумбаба, и купец Саргон из Кархемиша, и князь с именем, которого не произнести, из страны Наири, и другие многие.

– А откуда ты родом?

Хека хитро засмеялся, наконец осознав, что это любопытство вещь довольно удивительная в мальчике, столь неполно еще вернувшемся к жизни.

– Я родом прямо из грязной пыли, что лежит на любой дороге, самой обычной, не священной дороге. Впервые я узнал себя и помню хорошо этот миг, на паперти храма бога Сина, что в Ниппуре. Это потом я понял, что это паперть, что рядом храм, а вокруг расположен славный город Ниппур. В тот первый момент я лишь почувствовал вкус пыли на своих зубах и страшную вонь, наплывавшую отовсюду. Воняло, потому что вокруг лежали больные. В тамошних городах такой обычай: когда человек тяжко захворает, его несут к храмовым воротам, чтобы всякий идущий мимо мог, выслушав его жалобы, подать совет, если прежде сам как-то сумел избавиться от похожей хвори. Видимо, меня, схваченного какой-то страшной лихорадкой, тоже принесли на паперть и оставили там, чтобы я дожидался там своего советчика. Болезнь отъела у меня всю память о предыдущих годах, и я не знал, как меня зовут и сколько мне лет. Был щуплым и все время кашлял. Когда я очнулся, лихорадка уже отлетела от меня. Я никуда не ушел от храма, поскольку мне некуда было идти. Я остался лежать среди смердящих полумертвых людей, ибо понимал – это единственное место, где я могу выжить. За мною никто не приходил, стало быть, поблизости не было у меня ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, а если и были, то они меня бросили, а это хуже, чем если бы их не было совсем. Я научился притворяться больным, и меня жалели даже те, кто сам был при смерти. Я тайком таскал еду у тех, кто лежал без памяти, но при этом открыто прислуживал тем, кто не мог сам двигаться, поэтому был и сыт и расположил людей к себе. Я был тогда примерно твоих лет. Храмовые служители дали мне имя и предлагали остаться в числе низших служителей, что было мечтою для тысяч бездомных и голодных детей. Но я тогда уже наметил для себя другие пути жизни. Я подсмотрел многие человеческие слабости – среди страждущих они виднее; я научился всем видам обхождения, потому что на паперти оказывались не только нищие, но и состоятельные жители, и купцы, и жрецы; я запомнил множество рецептов и советов, годных против всех хворей. Обучился словам многих языков, ибо к храму стекались люди со всего междуречья, от камышовых царств, населенных больше лихорадкой, чем людьми, до северных хурритских предгорий, где у жителей текут вечные сопли.