рода связь образовалась между историей и антропологией, желательность которой со стороны антропологов была подтверждена Э. Э. Эвансом-Причардом («Anthropology and History». Manchester, 1961) и рассмотрена с большей осторожностью Льюисом (Lewis Ι. M. History and Social Antropology. London, 1968), обратившим особое внимание на различие интересов двух этих наук (история обращена к прошлому, антропология - к настоящему; первая - к документам, вторая - к непосредственным опросам; первая - к объяснению событий, вторая - к общим характеристикам социальных институтов). Однако такой историк, как Э. Kapp (Сап*. Р. 66), пишет: «Чем более социологичной станет история и более историчной социология, тем будет лучше для обеих». А антрополог Марк Оже утверждает: «Задача антропологии - не воссоздание исчезнувших обществ, а выявление социальной логики и логики исторической, характерных для их развития»410.

Результатом этой встречи истории и антропологии становится предпочтение, оказываемое историком определенным областям и проблемам. Таковы, например, проблема первобытного человека и человека повседневного411 или же отношения между профессиональной культурой (culture savante) и культурой народной (см.: предисловие Карло Гинзбурга к книге «Сыр и поэзия. Мир мельника XVI века» - «Le fromage et les vers. L'univers d'un meunier du XVIe si cle». 1976; ее французский перевод 1980 г. начинается следующим образом: «Историков нередко можно было бы обвинять в том, что они стремятся изучать только "подвиги королей". Сегодня, бесспорно, дело обстоит уже не так»). Или же устная история; и среди необычайно обильной литературы, которая посвящена этой проблеме, я выделил бы специальный выпуск «Исторического журнала» -«Quaderni Storici»: «Oral History: fra antropologia e storia» («Устная история: между антропологией и историей») (№ 35, май-август 1977), в котором поставлен целый ряд проблем, касающихся различных общественных классов и цивилизаций, а также небольшую книгу, написанную Жан-Клодом Бувье и группой антропологов, историков и лингвистов: «Устные традиции и культурная идентичность: проблемы и методы» («Tradition orale et identité culturelle: probl mes et méthodes». Paris, C. N.R. S., 1980), поскольку в ней оцениваются отношения, сложившиеся между устной традицией и дискурсом, посвященным прошлому, дается определение этнотекстов и метода и сбора и использования, и, наконец, доклад Доминик Арон-Шнаппер412и Даниэль Ане «Устная история или устные архивы» («Histoire orale ou archives orales». Paris, 1980) о создании устных архивов по истории общественной безопасности, где поставлена проблема отношений, сложившихся между новым способом документирования и новым типом истории.

Опираясь на подобного рода эксперименты, контакты и достижения, некоторые историки - и я в их числе - выражают желание учредить новую историческую дисциплину, тесно связанную с антропологией - историческую антропологию.

В приложении 1980 г. ( Organum. Corpus. Т. I. Paris, 1980. P. 157-17 к «Enciclopœdia Universalis» исторической антропологии посвящена пространная статья, автор которой - Андре Бюгьер413 - показывает, что это новое название родилось в результате взаимопроникновения этнологии и истории и на самом деле является скорее открытием уже известного, нежели абсолютно новым явлением. Оно вписывается в традицию, идущую от той концепции истории, отцом которой, без сомнения, является Геродот, и которая - уже в рамках французской традиции - выражена в XVI в. в трудах Паскье, Попелиньера и Бодэна, а в XVIII в. - в наиболее значительных исторических сочинениях просветителей и которая доминировала в романтической историографии. По сравнению с другой традицией, отличающейся «большей повествовательностью, более близкой к кругам политической власти» и ведущей от великих хронистов Средневековья через эрудитов XVII в. к достигшей триумфа в конце XIX в. позитивистской событийной истории, она «более аналитична, нацелена на выявление пути развития и достижений конкретной цивилизации, ее интересуют скорее судьбы общностей, чем индивидов, развитие обществ, чем институтов, и обычаев, чем событий». Такое расширение поля истории - в духе основателей «Анналов» - происходит в результате «пересечения трех главных осей: истории экономической и социальной,

истории ментальностей и междисциплинарных исследований, на что указывали историкам Марк Блок и Люсьен Февр».

Образцом этой концепции являются «Короли-чудотворцы» Марка Блока (1924). Одно из итоговых ее достижений - сочинение Фернана Броделя «Материальная цивилизация и капитализм», где историк «описал тот способ, при помощи которого достижения экономического равновесия в крупных масштабах и процессы изменений создают и модифицируют ткань биологической и социальной жизни, а, например, общественные вкусы привыкают к новым пищевым продуктам». В качестве примера той области, которую стремится освоить историческая антропология, Андре Бюгьер использует историю отношения к телу, в связи с которой немецкий историк Норберт Элиас в книге «О процессе цивилизации» («Über den Prozess der Zivilisation», 1938), или во французском переводе - «Цивилизация нравов» (1974), отклики на которую появились в 1970-е гг., выдвинул гипотезу, объясняющую эволюцию этих отношений в европейской цивилизации: «Затемнение и смещение на задний план вопроса о теле на уровне индивида выражали тенденцию к преобразованию социального тела, что было навязано бюрократическими государствами и вело к разделению возрастных групп, оттеснению на периферию рассмотрение вопроса о людях с отклоняющимся поведением, изоляции бедных и сумасшедших, а также к ослаблению солидарности на местном уровне» (Organum. Corpus. I. P. 159).

Для иллюстрации того, что представляет собой историческая антропология, в «Encyclopaedia Universalis» приводятся четыре примера: 1. История пищевых продуктов, которая «занимается поиском, изучением, а в случае необходимости и количественным описанием всего того, что связано с данной биологической функцией, основной в плане поддержания жизни - питанием»; 2. История сексуальности и семьи, благодаря исследованию массовых источников (приходские книги записей) и обращению к новой проблематике, учитывающая различие ментальностей, проявляющееся, например, в отношении к контрацепции, откр17ы5 вшая новую эру в исторической демографии; 3. История детства414, которая показала, что отношение к детям отнюдь не сводится к гипотетической родительской любви, а зависит от сложного сочетания культурных условий: например, в средние века не существовало идеи о своеобразии ребенка; 4. История смерти, т. е. отношение к смерти, которая представляет собой наиболее плодотворно развивающийся раздел истории ментальностей.

Таким образом, в диалоге между историей и социальными науками обозначилась тенденция придавать особую значимость связям между историей и антропологией, хотя, на мой взгляд, историческая антропология, например, вбирает в себя также и социологию. Тем не менее история стремится выйти за пределы собственной территории, используя для этого еще более дерзкий способ и вторгаясь либо в науки о природе (см.: Le Roy Ladurie Ε. L'Histoire du climat), либо в науки о жизни, и особенно в биологию.

В первую очередь специалисты различных областей научного знания обнаруживают стремление создать историю собственной науки, но при этом отнюдь не любую историю. Вот что