College City University Нью-Йорка; 2) те, которые затрагивают устную историю и этноисторию и среди которых «Oral History», орган Британского общества устной истории (1973), «Ethnohistory», издаваемый университетом штата Аризона с 1954 г., британский «History Workshops»; 3) те, которые посвящены компаративистике и междисциплинарным исследованиям: американский «Comparative studies in Society and History» (издается с 1958 г.), «Information sur les sciences sociales» (на французском и английском языках), с 1966 г. издаваемый парижским Домом наук о человеке, ко торый возгла18в2ляли Фернан Бродель (1902-1985) и Клеменс Геллер (1917-2002)421; 4) те, которые тяготеют к теории и истории истории, наиболее значительным среди которы18х3 представляется основанный в 1960 г. журнал «History and Theory»422.

Налицо такое расширение исторического горизонта, которое должно привести к подлинному перевороту в исторической науке. Необходимо положить конец этноцентризму, необходимо деевропеи-зировать историю.

Проявления этноцентризма были недавно взяты на учет Роем Прейсверком и Домиником Перро423. Они выделили десять аспектов подобной «колонизации» истории, осуществленной представителями Запада: 1. Неоднозначность понятия цивилизации. Существует одно понятие или их несколько? 2. Социальный эволюционизм, т. е. концепция уникальной линейной эволюции истории, протекающей в соответствии с западной моделью. В этом смысле типично заявление одного из антропологов XIX в.: «Поскольку человечество едино с самого своего рождения, его жизненное поприще было в основном однотипным: протекавшим по различным, но единообразным на всех континентах руслам и развивавшимся очень похожим образом у всех племен и народов человечества, достигая в этом развитии одной и той же стадии. Отсюда следует, что история и опыт племен американских индейцев в большей или меньшей степени воспроизводят опыт наших собственных далеких предков, относящийся к тому времени, когда они жили в тех же самых условиях»424; 3. Наличие письменности как критерий деления на высших и низших; 4. Идея, согласно которой контакты с Западом составляют основание историчности других культур; 5. Утверждение о причинной роли ценностей в истории, подтвержденное признанием превосходства западной системы ценностей: единство, закон и порядок, монотеизм, демократия, оседлость, индустриализация; 6. Односторонняя легитимация действий Запада (рабство, распространение христианства, необходимость вмешательства и т. д.); 7. Перенос сложившихся на Западе понятий (феодализм, демократия, революция, класс, государство и т. д.) на другие культуры; 8. Использование стереотипов, таких как варвары, мусульманский фанатизм и т. д.; 9. Автоцентричный выбор дат и «важных» событий истории, навязывающий всей мировой истории периодизацию, выработанную для Запада; 10. Определенный подбор иллюстраций и ссылок на расу, кровь и цвет кожи.

Благодаря изучению школьных учебников Марк Ферро пошел еще дальше, «ставя под сомнение традиционную концепцию "всеобщей истории"». Проанализировав425 ситуацию в Южной Африке, черной Африке, на Антильских островах (Тринидад), в Индии, исламских странах, Западной Европе (Испания, нацистская Германия, Франция), в СССР, Армении, Польше, Китае, Японии, Соединенных Штатах и бросив беглый взгляд на «запрещенную» историю (мексикано-американцы, аборигены Австралии), Марк Ферро утверждает: «Сегодня наступило время решительно выступить против этих представлений, ибо с расширением мира, его экономической унификацией и в то же время - политической раздробленностью прошлое тех или иных обществ, как никогда раньше, становится одной из причин конфронтации между государствами, народами, культурами и этносами... Бунт возникает среди тех народов, чья история "запрещена"»187.

Невозможно предвидеть, какой будет подлинно всеобщая история. Вполне возможно, что она будет коренным образом отличаться от того, что мы называем историей. Прежде всего она должна составить опись различий и столкновений. Свести ее к истории приглаженной, слащаво экуменистической, стремясь тем самым доставить удовольствие всем на свете, - это не лучший путь. Именно в этом кроется причина полупровала, постигшего пятитомную «Историю научного и культурного развития человечества», опубликованную в 1969 г. ЮНЕСКО, путь к созданию которой был вымощен благими намерениями.

После Второй мировой войны история оказалась перед лицом новых вызовов. Я назову три из них.

Первый состоит в том, что история в большей степени, чем когда-либо, должна была отвечать на обращенное к ней требование народов, наций и государств, ожидавших, что она станет чем-то большим, чем учительницей жизни и отражением их идиосинкразии, - и это главный элемент той индивидуальной и коллективной идентичности, которую они ищут, пребывая в тревоге: это и бывшие страны-колонизаторы, утратившие свои империи и вновь оказавшиеся в рамках принадлежащего им небольшого европейского пространства (Великобритания, Франция, Португалия); и древние нации, которые пробудились от нацистского или фашистского кошмара (Германия, Италия); и страны Восточной Европы, история которых не находит согласия с тем, во что хотели бы заставить их поверить в условиях советского господства; и Советский Союз, разрываемый противоречиями, возникающими между краткой историей его унификации и долгой историей входящих в его состав народов; и Соединенные Штаты, поверившие в то, что им удалось подчинить себе историю всего мира, и колеблющиеся в выборе между империализмом и правами человека; и угнетенные страны, сражающиеся за свою историю как за собственную жизнь (Латинская Америка); и новые страны, на ощупь разыскивающие путь к построению своей истории426.

Нужно ли и можно ли выбирать между объективной историей-знанием и историей воинствующей? Нужно ли приспосабливать научные схемы, выработанные усилиями Запада, или следует изобретать как некую историческую методологию, так и некую историю?

Запад, со своей стороны, в результате этих испытаний (Вторая мировая война, деколонизация, потрясения мая 1968 г.) задается вопросом, не разумнее ли было бы отказаться от истории? Не составляет ли она часть тех ценностей, которые и привели к отчуждению и несчастью?

Отвечая ностальгирующим по жизни без прошлого, Жан Шесно напомнил о необходимости подчинить себе историю, но предложил при этом делать «историю ради революции». Таково одно из возможных завершений марксистского учения об объединении знания и практики. Если, как я полагаю, история, при всей своей специфике и подстерегающих опасностях, все-таки является наукой, то ей следует избегать полного отождествления истории и политики - старая мечта историографии, которая должна помочь исторической работе подчинить себе свою зависимость от общества. Без этого история будет худшим из инструментов в руках любой власти.

Более тонким представляется интеллектуальный отказ, который, как видно, выражает структурализм. Прежде всего я хочу сказать, что, как мне кажется, опасность в первую очередь исходила - и она не исчезла полностью и сейчас - от некоторого социологизма. Гордон Лефф (Gordon Leff. P. 2) справедливо заметил: «Наскоки Карла Поппера на то, что он совершенно неправомерно называл историцизмом в общественных науках, навели, кажется, страх на целое поколение; в сочетании с влиянием Толкотта Парсонса они сделали социальную теорию - во всяком случае, это