— Кто из вас утопил Илью?

— Его никто не топил! Казя… Казимир только подкрутил термостат, и в течение короткого времени температура воды упала на десять градусов.

— Как ему это удалось, не входя в бассейн?

— Термостат один на сауну и бассейн, и он регулируется и изнутри, и снаружи.

— Значит, температура упала, и Илья, который и так чувствовал себя не лучшим образом, так как лекарства поступали в его кровь нерегулярно, ощутил приближение приступа…

— Он просто утонул — вот и все, что случилось!

— Неправда. Илья хотел вылезти из бассейна — под ногтями его пальцев патологоанатом обнаружил следы плиточной затирки. Бассейн облицован плиткой, помните? Ваш муж пытался выбраться, и вы не могли позволить ему это сделать. Он понял, что происходит — перед смертью? Понял, что его собственная жена…

— Я ничего не делала! — закричала Дарья. — Казимир… он сказал, что мы не можем остановиться сейчас, потому что другого шанса не будет, а Илья — он все равно умрет!

— Отличное оправдание! Итак, вы решили его добить?

— Казимир просто не позволил ему вылезти — и все, он не трогал Илью!

— Ну да, разумеется! В какой момент в бассейн вошел ваш сын? Он видел, что вы пытаетесь сделать?

— Нет!

— Он видел. И вы выволокли его за дверь, а позже объяснили, что «дядя Казя», как его называл Яша, пытался помочь папочке?

Дарья вскинулась, словно ужаленная.

— Как вы… узнали про… про «дядю Казю»?

— Мальчик, с которым Яша общался в санатории, неправильно расслышал имя. Он сказал «дядя Кузя», но позже мы поняли, что имелся в виду Казимир Рынский. Значит, потом вы вернулись в бассейн…

— Когда я возвратилась, все было кончено. Казимир уехал, а я…

— А вы заперли сына в детской и поехали к подруге, стряпать себе алиби, — закончила за Дарью Алла. — Дальше мне все известно. Только вот зачем было убивать Илью? Если Борис знал, что Яша — не его внук, это ничего вам не давало!

— Яша записан на Илью, и Илья его признал. Борису пришлось бы доказывать, что я обманула мужа, а это невозможно: даже при наличии теста ДНК Яша оставался единственным наследником Ильи!

Это была чистая правда — Алла и сама сделала такой же вывод еще раньше.

— То есть, — проговорила она медленно, — вы знали, что Борис умирает, и просто ждали, когда это произойдет. Что бы он ни написал в своем завещании, по российским законам Яше как единственному наследнику, к тому же несовершеннолетнему, потерявшему отца, все равно что-то перепало бы? И, скорее всего, большая часть наследства?

Дарья кивнула и опустила плечи.

— Пришлось бы побороться, — сказала она. — Внуки не являются наследниками первой очереди, и я не знала, что именно Борис внес в последнюю волю, однако я надеялась, что Инне он вряд ли отпишет много, ведь они находились на грани развода. Если бы он захотел отдать клинику и деньги стороннему человеку — а он очень даже мог выкинуть такой фортель! — Яша все равно не остался бы внакладе.

Кажется, эта женщина продумала все, до мельчайших деталей. Она была уверена в успехе. Инна Гальперина суетилась, пытаясь обеспечить себе долю наследства Бориса, и своей кипучей деятельностью навлекала на себя подозрения. Может, Дарья и сама предприняла бы попытку убить Гальперина, не будь у адвоката собственного плана. Борис Гальперин ничего не оставлял на волю случая и даже свою смерть принял осознанно, не дожидаясь, пока она придет за ним, застав врасплох. У Гальперина была единственная цель — «прищучить» невестку, которая, по его твердому и, как выяснилось, совершенно правильному убеждению, причастна к гибели его сына. Единственного человека, которого адвокат когда-либо любил.

Алла испытывала неприязнь к женщине, сидящей напротив. Она вовсе не была жертвой обстоятельств, а сама расчетливо создавала определенные обстоятельства и в них действовала так, как считала полезным для себя. Вот и сейчас она валила все на любовника, хоть и предполагалось, что он являлся любовью всей ее жизни! Что ж, у Аллы оставался последний удар, и она решила нанести его — просто потому, что испытает от этого чувство глубокого удовлетворения.

— Вы кое о ком забываете, Дарья, — сказала Алла, глядя женщине прямо в глаза.

— То есть?

— Вы не принимаете в расчет дочь Елены. Илья — ее биологический отец. А значит, она — единственная кровная родственница Бориса Гальперина, и именно у нее все права на наследство!

* * *

Мономах поймал себя на мысли, что ему нестерпимо хочется выпить. Однако пить в одиночку — плохая тенденция. Кроме того, он не хотел этого делать до тех пор, пока не выполнит одну неприятную обязанность. Не то чтобы Мономах избегал конфронтации — напротив, порой он даже приветствовал ее, ощущая возбуждение от предвкушения выброса адреналина в застоявшуюся кровь. Но не сейчас. Потому что сейчас ему предстояло лицом к лицу встретиться с предательством и узнать, чем он заслужил подобное отношение. Возможно, он вел себя неправильно? Ему казалось, что он горой стоит за своих сотрудников, не вынося сор из избы, стараясь решать проблемы один на один, чтобы они не чувствовали себя униженными. Но, находясь на руководящей должности, невозможно быть хорошим для всех, нельзя лишь гладить подчиненных по шерстке, ведь они совершают ошибки, а его задача — их исправлять.

В дверь постучали, и сразу вслед за этим вошел Вадим Мишечкин.

— Вызывали, Владимир Всеволодович? — спросил он.

Мономах искал в лице молодого ординатора следы беспокойства — на чувство вины он и не надеялся, — но ничего подобного не видел.

Так как заведующий молчал, Вадим снова спросил:

— Что-то случилось? В смысле, помимо того, что уже произошло?

— Боюсь, тебе придется подыскивать себе другое место, чтобы закончить ординатуру, — медленно произнес Мономах.

— Ч-что?

Вот теперь он увидел то, что тщетно надеялся найти — и страх, и вину, и что-то еще, чему нет названия.

— Вадим, я взял тебя сюда с определенной целью, — продолжил Мономах, усаживаясь на краешек стола. Ему не хотелось выглядеть начальником, отчитывающим подчиненного, сидя в своем вертящемся кресле: он не собирался читать нотации. Если парень, дожив до своего возраста, так и не понял определенных вещей, то не ему учить его жизни.

— У тебя хорошие руки и неплохо варит голова, но я не желаю держать у себя человека, от которого в любой момент могу ожидать удара в спину, — добавил он со вздохом.

— Я не понимаю… — Губы Вадима произнесли эти слова, однако выражение его лица говорило об обратном. Мономах не намеревался облегчать ему жизнь, позволив просто уйти — он хотел выяснить все до конца.

— Зачем ты заставил пациентку Суворову написать жалобу в Комитет по здравоохранению?

Ординатор не пытался возражать. Он опустил голову и стал заливаться краской. Сначала покраснела его шея, затем уши и постепенно все лицо, включая лоб. Что ж, по крайней мере, он способен краснеть — возможно, еще не все потеряно!