– Который теперь час? – спросила она.

Юити посмотрел на свои и её часы и сказал:

– Без десяти десять, на твоих – без пятнадцати, – и вернул ей её часики.

Им придется ждать более двух часов, когда начнется шоу.

– Давайте пойдем куда-нибудь еще, ладно?

– Давай, – ответила она, снова взглянув на свои часы. Муж играет в маджонг[117]и вряд ли вернется до полуночи. Ничего не случится, если она вернется чуть раньше его.

Кёко стала подниматься из-за стола. Легкое покачивание говорило о её опьянении. Юити заметил это и взял её под руку. У Кёко возникло ощущение, будто она идет, глубоко увязая в песке. В авто Кёко почувствовала себя до глупости щедрой и подставила свои губы Юити. В ответ его губы проявили довольную жестокую силу. Свет от высоких неоновых вывесок, падающий через окошко на её лицо, метался по рукам, плечам, плавно перемещался в уголки её глаз. Во всей быстроте этого мелькания был поток, который оставался неподвижным. Юноша понял, что это слезы. Кёко тоже это поняла почти в тот же момент, когда почувствовала холод на виске. Юити коснулся его своими губами и выпил женские слезы.

Зубы Кёко сверкнули матово-белым в неосвещенном салоне автомобиля, она звала Юити по имени снова и снова, почти неслышно. Потом она закрыла глаза. Её слабо двигающиеся губы горели в предвкушении прежней внезапной жестокой силы, затем ожидание стало реальностью. Второй поцелуй, однако, разочаровал непринужденностью чего-то давно решенного. Это было не совсем то, чего Кёко ожидала. Этот поцелуй словно давал ей время, чтобы вернуть самообладание. Женщина села прямее и ласково высвободилась из объятий Юити.

Кёко подвинулась на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, которое держала в руке. Глаза её были немного красными и влажными, волосы слегка растрепаны.

Приводя в порядок лицо, она сказала:

– Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, не знаю, что может произойти. Довольно.

Она украдкой бросила взгляд на крепкий затылок пожилого шофера, обращенный к ней. Её сговорчивое добродетельное сердечко почувствовало презрительный холодок, исходящий от спины водителя.

В ночном клубе «Цукидзи», владельцем которого был иностранец, Кёко повторила слова, которые стали у неё уже входить в привычку: «Мне скоро нужно идти». Этот клуб, по контрасту с последним китайским, представлял собой целиком и полностью современное американское заведение. Кёко пыталась уйти и продолжала пить.

Ее мысли перескакивали с одного на другое. Не успевала она додумать одну мысль, как тут же забывала, о чем думала. Развеселившись, она бросилась танцевать. У неё возникло такое ощущение, будто к подошвам её туфель приделали роликовые коньки. В объятиях Юити ей было больно дышать. Учащенный пульс её опьянения передался Юити.

Пока они танцевали, Кёко рассматривала парочки американцев и солдат. Затем она неожиданно откинула голову назад и пристально посмотрела на Юити. Кёко настойчиво спрашивала его, пьяна ли она, и почувствовала большое облегчение, когда он ответил, что нет. Кёко подумала, что если бы она была трезвой, то могла бы пешком пройтись домой в район Акасака.

Они вернулись на свои места. Кёко казалась вполне спокойной. Потом её охватили смутные сомнения. Она с неудовольствием посмотрела на Юити, который обнимал её не так крепко, как ей того хотелось бы. Когда она посмотрела на него, темная радость лопнула внутри неё и хлынула наружу.

Ее сердечко, все еще уверенное, что она не влюблена в этого прекрасного юношу, теперь удостоверилось в этом полностью. Однако она понимала, что никогда не ощущала такого же глубокого чувства подчинения с каким-либо другим мужчиной. Подчиняющий себе ритм низких ударных европейской музыки привел её в состояние экстаза.

Эта восприимчивость, которую можно назвать почти естественным порывом, приблизила её сердечко к чему-то вселенскому. Это чувство, подобно вечеру, наступающему над вересковой торфянистой местностью, с длинными тенями, отбрасываемыми густым подлеском, взгорьями и долинами, купающимися в собственных тенях, это желание окунуться в исступленный восторг и сумерки преобразило Кёко. Ей казалось, что она видит голову Юити, двигающегося на фоне бледной подсветки, сливающуюся с тенью, распростершейся над ней, словно омут. Её внутренние чувства выплеснулись наружу, мир внутренний вторгся во внешний мир. Попав в осаду опьянения, она задрожала.

Однако она верила, что сегодня ночью спать она будет на груди собственного мужа.

«Вот это жизнь! – ликовало её легкомысленное сердце. – Вот это действительно жизнь! Что за сенсационность и какая раскрепощённость! Какая опасная мечта о приключении! Какая пища для воображения! Сегодня ночью вкус поцелуев моего мужа напомнит мне губы этого юноши! Что за безопасная и в то же время рискованная радость! Я еще могу остановиться на этом. Пока я себя контролирую. Что же касается всего остального, лучше всего…»

Кёко подозвала одного из официантов в алой униформе с золотыми пуговицами и спросила, во сколько начнется представление.

– В полночь, – сказал он ей.

– Мы не сможем посмотреть шоу здесь. Мне нужно уйти в половине двенадцатого. У нас еще есть сорок минут.

По её настоянию Юити снова стал с ней танцевать. Музыка прекратилась, и они вернулись к своему столику. Дирижер американского оркестра схватил микрофон огромными пальцами, на одном из которых блестело золотое кольцо с бериллом, и представился по-английски. Иностранцы засмеялись и стали аплодировать.

Музыканты перешли на быструю румбу. Свет выключили. Над дверью театральной уборной горели лампы. Вскоре появились мужчина и женщина, исполнители румбы.

Их шелковые костюмы развевались большими складками, расшитыми бесчисленными крошечными круглыми металлическими чешуйками, Которые блестели зеленым, золотым и оранжевым. Бедра мужчины и женщины, обтянутые шелком, двигались словно ящерицы в траве. Они сходились близко, затем расходились.

Кёко поставила локти на стол, держа пульсирующие виски накрашенными ноготками так, что, казалось, они проникали прямо ей в голову, и смотрела.

Внезапно она посмотрела на часы.

– Нам нужно идти. – Кёко забеспокоилась и поднесла часики к уху. – Что случилось? Шоу началось на час раньше или?…

Она была заметно встревожена. Она наклонилась и посмотрела на часы на левой руке Юити, лежащей на столе.

– Странно. Время такое же.

Кёко снова принялась рассматривать танцующих. Она уставилась на танцора, улыбка которого напоминала презрительную усмешку. Кёко изо всех сил пыталась подумать хоть о чем-нибудь. Музыка и топот ног, однако, мешали ей. Кёко встала, не зная зачем. Она шла, пошатываясь, держась за столы. Юити пошел за ней. Кёко остановила официанта и спросила у него, который час.