И все поняла.

—Н-е-е-е-т!

У нее наконец вырвался крик, стул опрокинулся, и она бросилась к ящику кухонного стола. Девушка рывком выдвинула его, выдвинула слишком далеко, вывалив все содержимое на пол. Упав на колени и не обращая внимания на колющую боль, она вытащила из кучи широкий нож для разделки мяса и, сжав его деревянную рукоять, поднялась на ноги. Ноги одеревенели и не слушались, но она заставила себя подойти к кухонной двери. Второй Сарин крик заставил Рут броситься в дверь и побежать по коридору, подняв над головой нож, с диким криком, еще более страшным, чем у младшей сестры.

* * *

Эллен Преддл ждала. И с ней ждал ее умерший сын.

Саймон сидел в просиженном кресле у пустого камина, его хрупкое голое тело было бледно, как алебастр, а мать сгорбилась на стуле напротив. Правда, Эллен не могла с уверенностью сказать, что сын видит ее, потому что в его глазах не было тепла узнавания. Но, сидя перед ним, Эллен могла по крайней мере считать для себя, что он знает о ее присутствии. С каждым ее выдохом поднималось облачко пара, и теперь она поплотнее закуталась в свой вязаный жакет, чтобы не пустить холод к телу. От Саймона такие облачка не поднимались, и, несмотря на то, что он был раздет, не было никаких признаков, что ему холодно.

Казалось, у Эллен больше не осталось слез, зажатый в руках платок промок от уже выплаканных. Возможно, она выплакала все; возможно, даже скорбь может иссякнуть. Когда оживет боль, вернутся и слезы.

Саймона, ееСаймона больше нет. Наконец она поняла это. Маленькая фигурка в кресле не была ее сыном, это не была его плотьи кровь,это был лишь его призрак. Саймон умер. Она наконец признала реальность. И ничто не вернет его. Но если бы она могла сохранить хотя бы это — его дух, его душу, хотя бы то, что сейчас сидит напротив, — чтобы знать, что хоть что-то осталось, что смерть не означает забвение, то, возможно, это принесло бы какое-то удовлетворение. Это лучше, чем остаться совсем без Саймона.

Ей вспомнился тот момент несколькими часами раньше, когда она спустилась из спальни, проплакав всю вторую половину дня, и нашла здесь его, сгорбившегося, с руками на коленях. Саймон всегда так горбился, когда боялся, а по-настоящему он боялся лишь одного человека — своего отца. Она бросилась к нему, хотела взять на руки и успокоить, но что-то удержало ее; почему-то она поняла, что если прикоснется к нему, то обнаружит, что его нет, что его видит лишь ее воображение, а значит, она снова останется одна и правда навсегда рассеет сон.

Когда Эллен села на стул напротив Саймона, ее осенила другая правда. Мысль, которая преследовала, тревожила и мучила, но в которой она никогда не отдавала себе полный отчет, в эти последние несколько часов приобрела более отчетливые очертания.

Саймон умер, и мальчика убил его отец.

Сам Джордж Преддл умер так же, как и жил — скверно. Порочность его жизни распространялась на окружающих, и Эллен с Саймоном годами страдали от его выходок. Он ненавидел их обоих, и Эллен не понимала причины этой ненависти, а сына он ненавидел еще больше, чем жену. Только ночью накануне его смерти Эллен поняла, почему. Тогда он назвал мальчика ублюдком.Почему он пришел к такому заключению, она не знала, но его издевательства были так же безжалостны, как и изощренны, — и в конце концов она поняла, что поверить в свои слова его заставила подлость собственной души. Возможно, он не мог понять доброты Саймона, его невинности, его любви ко всем, особенно к матери, не мог понять, почему он так не похож на самого Джорджа. Да, сын любил мать, но Саймон былсыном Джорджа, после замужества она даже не смотрела на других мужчин. Нет, его упорное стремление не видеть в Саймоне своего сына вызывалось более глубинными причинами, чем ложная уверенность в ее измене: оно вызывалось сексуальным влечением к Саймону. Джордж не признавал сына своим, потому что его порочная, извращенная, злобная натура жаждала кровосмешения, а это — это -выходило за пределы всего, даже за грань вседозволенности!

Иногда у Эллен возникали подозрения, что происходит, но поскольку Саймон никогда не жаловался, никогда даже не намекал на поведение отца, она отметала подозрения, потому что убедиться в них было бы слишком мучительно и невыносимо стыдно. Она вспомнила необъяснимую нахмуренность Саймона, когда он прятался в своей комнате, замкнутый и весь в слезах, особенно после того, как оставался со своим пьяным папашей наедине, — и теперь Эллен гадала, какие угрозы запечатали уста Саймона. Да, она подозревала — особенно когда Саймон с упреком смотрел на нее своими темными глазами, — но не решалась что-то предпринять. А однажды все-таки предприняла.

Эллен пошла к викарию и поделилась с ним своими подозрениями. Как потрясен был пастор этим утверждением и как он убеждал ее, что она заблуждается, что хотя Джордж Преддл — глупый и никчемный человек, да, да, и пьяница, но он никогда не совершит такого со своим сыном. Несомненно, она ошибается. Конечно, он поговорит с ее мужем, напомнит об обязанностях по отношению к семье и, если она настаивает, скажет ему о ее подозрениях. «Положись на меня, — сказал он, — и я разберусь со старым Джорджем, но больше никому не говори о своих подозрениях. Помни, работники социального попечительства и местные власти нынче разрушат семью при малейшем намеке на издевательство над ребенком, а ты же меньше всего хочешь, чтобы юного Саймона отдали под чью-то опеку. Вспомни, что случилось с этими несчастными семьями на Оркнейских островах».

Эллен отвлеклась от мыслей о сыне — казалось, газеты каждую неделю пишут о подобных вещах — и почувствовала себя еще хуже, ощутила еще больший страх. Она только подозревала,что происходит, а сам Саймон никогда ничего ей не говорил. Он знал, как мать любит его, и, наверное, рассказал бы ей, несмотря на свой страх перед отцом. Но, видимо, он боялся не только за себя, но и за мать... Нет, нет, она не позволяла себе так думать, это слишком ужасно. И кроме того, на Саймоне не оставалось никаких следов, синяков. Преподобный Локвуд пообещал поговорить с Джорджем, а Джордж мог кричать, ругаться и неистовствовать дома, но вне дома он был малодушным трусом и должен прислушаться к словам викария.

Как-то вечером после этого Джордж пришел с двумя дружками-собутыльниками еще более пьяный, чем обычно, и во взвинченном состоянии.

Он набросился на жену с руганью и так тряс ее, что она рухнула на пол. Да, викарий поговорил с ним, ухмылялся Джордж, да, великий и могучий, святой преподобный Локвуд кое-что сказал ему, но ведь все в порядке, а? Видишь ли, они со скуарсоном одинаково смотрят на это. И преподобный понял старину Джорджа. Запомни это навсегда, старая жирная свинья!

Ухмылка на его лице поблекла, слегка увяла, и, крепко пнув лежащую на полу жену, он хихикнул и сказал, что мальчишка и впредь будет получать свое, как и раньше, и никто ему, Джорджу, не помешает.

Эллен поползла по лестнице в крохотную спальню Саймона и обняла сына, пока снизу доносился грохот и шум — это Джордж вымещал остатки своей злобы на мебели. Иногда слышался его хохот и громкие бессвязные крики, но сам он не поднялся за ней наверх. И на другой день, как и в последующие дни, не трогал мальчика.