Вернувшись в вагон, он развесил мокрую тряпочку на подлокотнике рядом с Вальтером и взял у Зофи малышку, чтобы девушка могла отдохнуть. Сел возле нее и мальчика, который, как ему показалось, за всю дорогу ни разу не то что не заговорил, но даже не вынул изо рта палец.

– Номер пятьсот ровно, – произнес Штефан.

– Нельзя думать о человеке просто как о числе, – сказала Зофи. – Даже если оно такое красивое.

Но Штефан сомневался, что думать о нем как о мальчике с пальцем во рту будет лучше.

Он сделал попытку разговорить малыша, хотя бы узнать его имя, но тот лишь смотрел на него снизу вверх и молчал.

– Хочешь подержать малышку? – предложил ему Штефан.

Мальчик не мигая смотрел на него.

Зофи придвинулась к нему. В руке у нее была бутылочка с молоком из корзинки малышки.

– Подгузники закончились, – сказала она и забрала у Штефана девочку, как будто ей не хватало ощущения тепла или необходимости заботиться о ком-то.

– У нас с Вальтером есть носовые платки, можно пустить на подгузники их, – предложил Штефан. – Да и у других ребят платки наверняка найдутся. – Он погладил мальчика, сосущего палец, по темным кудрям. – Эй, парень, а у тебя есть носовой платок?

Но тот уже смотрел в окно, за которым поплыли городские огни, отраженные в реке. Показался замок на высоком холме. Вокзал проехали без остановки – Зальцбург.

– Раньше здесь жил Стефан Цвейг, – произнес Штефан.

– Мы почти в Германии, – ответила Зофи.

В поезде стало тихо. Те дети, кто не спал, смотрели в окна.

– Зофи, думаешь, у меня и правда получится? – спросил Штефан.

Зофи, которая энергично качала малышку, чтобы та заснула, посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Писать пьесы, – пояснил он. – Как ты сказала на вокзале.

Когда поцеловала его, а ее губы были такими нежными, нежнее любого шоколада.

Зофи посмотрела на него. Ее глаза в окружении прямых ресниц были хорошо видны из-за нехарактерно чистых стекол очков.

– Мой отец любил говорить, что мало кто воображает себя Адой Лавлейс, – сказала она, – но некоторые ею становятся.

За окном, по темной дороге, маршировал полк солдат.

– Адой Лавлейс? Кто это? – спросил Штефан.

– Августа Ада Кинг, графиня Лавлейс. Описала алгоритм генерации чисел Бернулли, благодаря чему аналитическая машина, придуманная английским математиком Чарльзом Бэббиджем, оказалась пригодной не только для вычислений, как он думал.

Топот марширующих сапог остался позади, теперь вагон наполнял лишь ритмичный стук колес да безмолвный детский страх. Впереди была Германия.

– Может быть, ты и впрямь встретишь в Лондоне Цвейга, – сказала Зофи. – И он станет твоим наставником, как профессор Гёдель был моим.

И она повернулась к мальчику с номером пятьсот на шее.

– А ты знаешь, что Шерлок Холмс живет на Бейкер-стрит? – спросила она у него. – Хотя ты еще, наверное, слишком мал, чтобы интересоваться рассказами о нем, верно? Тогда, может, споем? Знаешь песню «Луна взошла»?

Мальчик внимательно смотрел на нее поверх руки, которая точно приросла ко рту.

– Ну конечно знаешь, – ответила сама себе Зофи. – Даже Иоганна ее знает. – И она коснулась щечки малышки. – Да, Иоганна? – И тут же вполголоса запела: – Вышла луна, звезды златые в небе сияют, чистом и ясном.

Один за другим ей начали подпевать дети. Молчаливый малыш не пел, но всем телом привалился к Зофи. Так он и заснул, с пальцем во рту и картонным номерком на шее, на котором значилось прекрасное число пятьсот.

Пока поезд огибал широкую дугу поворота, приближаясь к границе Германии и Нидерландов – к свободе! – Штефан стягивал с подлокотников непросохшие подгузники и носовые платки, глазами шаря по вагону в поисках места, где бы их спрятать на время пограничного контроля. Ему казалось, что в поезде он уже вечность: сначала весь долгий вчерашний день, когда они ехали, привыкая к реальности пути; потом вся ночь, прошедшая в попытках подремать сидя, прерываемых голосами детей: одного надо было пожалеть, другого – утешить. Даже кролик Петер нуждался в утешении, хотя малыш Вальтер держался таким молодцом, что у Штефана сердце разрывалось, глядя на его попытки быть храбрым; и наконец, полуголодный сегодняшний день – дети подъели почти все, что смогли дать им с собой родители. Он открыл окно, решив выбросить подгузники: в Нидерландах кто-нибудь наверняка раздобудет им новые, чистые, настоящие. Но по шоссе вдоль путей маршировали солдаты в касках: строй растянулся далеко, от одного конца дуги, где изрыгал белый пар и черный дым паровоз, и до другого, где за блеклыми зимними холмами стоял лес, хорошо видимый при свете яркого дня и в то же время страшно далекий.

Закрыв окно, Штефан повернулся к Зофи: она сосредоточенно баюкала малышку, стараясь ее усыпить. Он почувствовал, как на него накатывает паника, вроде той, которой поддался доктор в новелле «Амок», когда он бросился на гроб умершей женщины и утянул его за собой в море. Они оба погибли из-за ребенка. Ему вспомнился вечер у камина в библиотеке их венского особняка, и голос папы донесся до него словно бы из другой жизни: «У тебя есть характер, Штефан. Уверен, ты никогда не окажешься в положении человека, у которого есть ребенок, которого не должно быть».

Папа тоже был человек волевой, и вот он умер.

Штефан перешел к окну на другой стороне вагона, надеясь выбросить подгузники оттуда, но и там тоже были люди: какой-то человек в клеенчатой шляпе стоял так близко к путям, что Штефан даже вздрогнул, увидев его; продавец сосисок с широкой оловянной емкостью на колесах остановился перед покупателем; нянька толкала по перрону коляску с младенцем, наверняка сухим, в мягких подгузниках, а не в тонких, прописанных носовых платках. Он попытался представить, каких действий ждал бы сейчас от него отец. Что в такой ситуации должен делать волевой мужчина?

Он открыл чемодан и сунул в него подгузники и платки, к своей одежде, к блокноту и сборнику новелл Цвейга. Может, кусочки сырой ткани промочат запрещенную книгу так, что она станет неузнаваемой? Ну и что, подгузники-то останутся – свидетельство существования младенца, которого не должно быть.

Зофи уже укладывала спящую малышку в корзину для пикника.

Штефан закрыл чемодан.

Зофи задвинула корзину поглубже под сиденье, так, чтобы ее не было видно.

– А теперь, – обратилась она к детям, – запомните все: солдатам надо отвечать очень-очень вежливо, а про малышку не говорить ни слова. Она – наша тайна.

Мальчик с пальчиком во рту, номер пятьсот, сказал:

– Если мы проболтаемся, ее унесут.

– Правильно говоришь, – поддержала его Зофи, не меньше Штефана удивленная твердым, хотя и негромким голосом мальчика. – Хороший мальчик. Умный мальчик.