В вагоне наступила тишина; Николай, слегка двинув бровями, сделал шаг к столу, закрыл тетрадь, потом посмотрел на гостей, как бы оценивая расстояние до них, и сказал:

– Все верно, только я не успел еще написать про Аликс, но видит Бог, что хотел! Как это все понимать? Вы заглядывали из-за моей спины?

Вместо ответа Сашка продолжил:

– «Лег спать в 3 часа, так как долго говорил с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 часов. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 часов». А завтра, ваше величество, вы напишете: «Кругом измена и трусость и обман!» И эти слова во всей России будет знать любой школьник и студент даже через сто лет.

Николай Второй смотрел на гостей и понимал, что никакие это не его подданные, что они не рылись в его бумагах, не подсматривали из-за плеча, и что они здесь не со злым умыслом. Но он не мог составить никакого представления об этих людях, несмотря на весь свой громадный опыт общения с посетителями. В этот момент Сашка сказал:

– И что послезавтра вы напишете, я тоже знаю, и что будет с вами, с вашей любимой семьей, и что будет с вашей Империей.

– Надо полагать, – произнес царь, словно не услышав последние слова Кобылкина, – что вы имеете благие намерения и, несмотря на возмутительные обстоятельства нашей встречи все же, как Государь и как христианин, я должен, прежде чем позвать прислугу, выслушать вас и составить определенное мнение обо всем произошедшем. Прошу к столу, господа, я прошу вас даже сесть на стулья в присутствии Государя. Возможно, речь идет о чьей-то жизни и вы просите о помиловании и дело не терпит отлагательства, иначе вы, конечно же, дождались бы более удобного момента.

– Речь идет о вашей жизни, царь-батюшка! – уже без обиняков сказал Круглый, усаживаясь за стол рядом с братом. – Вам надо срочно сматывать удочки и бежать с этого паровоза!

– Я дома, где бы ни находился в своей империи, мне некуда бежать и незачем бежать из собственного дома, – сказал Царь. В его голосе прорывалось возмущение. – Даже если бы я был простым крестьянином, я не покинул бы Россию. Итак, вы что-то сказали о России и моей семье, прошу, потрудитесь объясниться немедленно.

Сашка раздраженно пнул под столом Круглого и достал из кармана мобильный телефон.

Маша Бергина нервничает

«С-с-скотина, не, ну, скотина этот Кобылкин!» – беззвучно шевелила губами Маша Бергина, двигаясь своей энергичной походкой в сторону троллейбусной остановки из «Сибирского Паба», где только что закончилась ее очередная встреча с интеллектуальными деятелями. Томск темнел, загорался огнями окон и разноцветьем фонарей, реклам, подсветки зданий, на глазах превращаясь из старинного провинциального городка в яркую картинку с обложки глянцевого журнала. Маша дошла до остановки, встала и немигающим взглядом уставилась в пробку горящих автомобильных фар, терявшуюся из вида аж где-то у Политеха. Вокруг стайками проносились громкие кампании студентов всех на свете специальностей и профессий. Казалось, в этом городе больше никого нет, только бронзовая Татьяна из глубины Новособорной в центре города, на пересечении всех маршрутов общественного транспорта, словно заботливая мать, пересчитывает своих подопечных – студенческую братию.

Какое-то глубокое внутреннее раздражение мучило Машу после сегодняшнего расставания с Сашкой. После ее участия в неформальной встрече экспертов оно усилилось. Вместо того чтобы, как обычно, вставлять глубокомысленные ремарки по ходу разговора и делиться удачными примерами из общественно-политической и светской жизни Томска, она вдрызг разругалась со всеми сразу. Не разругалась вернее, кто с такой красавицей в прекрасном синем облегающем платье будет ругаться. Скорее едко высказалась, потом высказалась еще раз в ответ на попытки подискутировать с ней. Короче, сорвала первую попытку партийных толстолобиков и идеологов всех основных партий поговорить конструктивно. В кои-то веки, они, словно по ее же старому, еще прошлогоднему докладу на научной конференции с ненаучным названием «Конвульсии политических партий в России: социокультурный аспект неизбежности», собрались мирно пообщаться. Обладая исключительно журналистским талантом говорить просто о сложном, Маша объяснила в прокуренной тиши бильярдного зала «Сибирского Паба», почему заявления и позиции каждой партии в России, включая непарламентские, несистемные и полусектантские, – бессмысленны с точки зрения реализации на практике и грозят только ускоренным развалом России, что, собственно, и реализовывать никто ничего не собирается на самом деле, и что все они – иллюзия политики. В ответ на вопрос «А вы-то что предлагаете?» – ушла от ответа со словами: «Я не политический деятель, и даже не субъект власти. До свидания, товарищи, господа и граждане». Отсутствие собственного, хотя бы примерного ответа на вопрос: «Что делать всем и по отдельности?» – тоже раздражало, хотя она и пыталась оправдать себя более глубоким и объективным пониманием неизбежного социального апокалипсиса на планете.

С такими мыслями стояла Мария на остановке, как вдруг ее посетила мысль позвонить жене Сашкиного брата Круглого, которого она искренне уважала за практичность и часто ставила в пример Кобылкину на посиделках…

Спокойный голос Женькиной супруги под аккомпанемент капризного плача их с Круглым малолетнего сына ответил: «Да они куда-то на север с Кобылкиным умотали на две недели, паразиты, и сотовая связь там не ловит! А Кобылкин не сказал тебе разве? Хоро-о-ош, хитрец, значит, к девкам. Кобылкин-то знает, что врать не умеет, вот и не сказал…» Далее шли рассуждения о том, как она встретит своего мужа, о том, что Машке пора бы женить Кобылкина на себе, и прочее незатейливое щебетание. «Два раза в день про женитьбу – это слишком», – подумала Маша, отключая телефон. Затем, не раздумывая, подчиняясь бессознательной женской тревоге, села в «четверку» и поехала на Каштак, в квартиру к Кобылкину.

Когда она не нашла под ковриком у двери на обычном месте ключ, сердце неприятно екнуло. Маша Бергина никогда не думала, что она способна волноваться и даже бояться за мужчину. Запасной ключ лежал на обычном месте в почтовом ящике. Кобылкин в этом плане был похож одновременно на советского человека, который совершенно не боится воров, и на растяпу, который прячет важные вещи по разным местам в надежде, что в случае чего всегда найдется запасной вариант. Связано это было, конечно же, с его разгильдяйством и неоднократной утерей ключей в детстве и юности.

Квартира поразила Машу. Во-первых, она обнаружила в комнате одежду Сашки и Женьки. Их куртки тоже преспокойно висели в прихожей. Более того, любимый зеленый туристский спальник Кобылкина, без которого он лет пять вообще никуда не выезжал, тоже оказался на своем месте. Сердце опять неприятно екнуло. Разобрав кучу белья, бумаг и скинув карту с огромного дивана на пол, Маша увидела какие-то устройства, перехваченные скотчем, со шприцами, батарейками и проводами. На привычном месте, на подоконнике, она увидела два сотовых телефона, которые, конечно же, сразу узнала. «Они точно не на Севере! Эти отмороженные братцы опять что-то придумали, и это «что-то» – совершенно непонятное и опасное, ой!». Она села на край дивана. Перед ней на полу валялась мятая, еще советская, карта мира, на которой маркером жирно была обведена какая-то точка. Наклонившись, Мария разглядела измазанные фломастером буквы: «Псков».