Она была печальной, когда, спустившись с площадки на скале, где любовалась морем, подошла к нему.

– Почему никто не пишет мне, Итин? – грустно спросила девушка. – Ни Элинаэль, ни Эдрал… Хотя Эдрал недолюбливает меня, но Шос с Махом могли бы набросать пару строчек? Или они принимали меня в свой круг лишь потому, что я сама навязывалась им? А как только я уехала, все обо мне забыли…

– Не думаю так, Иссима, – мягко постарался утешить ее Итин, – сейчас в Городе Семи Огней творится невесть что… Может, им не до писем?..

– Но если мой дед появляется здесь почти каждый день, осматривая этот дворец, то почему он не может захватить с собою пару писем? Послать кого-нибудь к Элинаэль?

– Возможно, он опасается, что девушка напишет в своем письме что-нибудь лишнее… Письмо могут перехватить, и… заговорщики узнают, где она. – Говорить об этой лжи про заговорщиков Итину было неприятно.

– И Вирда они еще не нашли… Неужели заговорщики заполучили его?

– Вирд – очень разумный молодой человек, – осторожно сказал Итин, – он не позволит себя обманывать и разберется, что к чему.

Иссима фыркнула.

Вдали, за ее спиной со стороны лагеря, где были временные жилища прибывших на место с Итином Строителей, слуг, Мастеров Перемещений, рабочих, – он заметил приближающуюся к ним фигуру. Вначале Итин различил лишь то, что это мужчина, одетый в кам, – а значит, кто-то из Мастеров, – невысокого роста. Легкая и стремительная его походка не была присуща ни одному обитателю здешнего лагеря.

Когда мужчина подошел достаточно близко, чтобы видно стало обмотанную наподобие шарфа несколько раз вокруг шеи светлую косу, Итин сжался – Советник Ках… Он был все ближе, и опасность стала вдруг такой реальной для Итина, такой непереносимо острой… Возможно, настал тот день, когда его, как Ото Эниля, спросят: готов ли он платить цену или умереть? И не стоит думать, что редкий Дар спасет его: вот этот самый Советник Ках, что так стремительно шагает сейчас к ним, собственной рукой без колебаний убил редчайшего Мастера Ювелира.

Итин понял, что от страха перестал было дышать, и шумно выдохнул… Иссима заметила его взгляд и наверняка побледневшее лицо и обернулась. Итин паниковал, он надеялся, что его не тронут, пока дворец не будет окончен… Верховному нужен этот дворец… Между тем Советник Ках был все ближе и ближе. Человек, убивший отца Вирда, человек, что после лишил жизни и мать того, которая никак не могла себя защитить, цинично, хладнокровно убил обычную, не обладающую Силой женщину… Жестокий, хладнокровный убийца. Сейчас он подойдет к нему и скажет: «Выбирай, Этаналь: жизнь или смерть!»

Ладони Итина покрылись холодным потом, ноги будто вросли в землю, сердце то замирало, пытаясь затаиться, то билось с неистовством попавшей в ловушку птицы.

Ках приветствовал их коротким резким кивком и сразу же обратился к Иссиме:

– Мне нужно поговорить с тобой.

Что-то щелкнуло внутри Итина – Ках не за ним пришел… за девушкой! Ей он сейчас скажет роковое: «Жизнь или смерть?» Отчаянная смелость, что иной раз посещает сердце даже мыши, загнанной в угол кошкой, загорелась в нем, и он сказал, скорее, выкрикнул:

– О чем, Советник Ках?! – Нужно спасать ее.

Ках посмотрел на него мутным, рассеянным взглядом и вновь впился глазами в Иссиму. Итин почему-то заметил, что и у Советника, и у девушки удивительно яркие голубые глаза.

– Ты видишь во мне какую-нибудь болезнь? – нетерпеливо спросил Ках, не обращая внимания на Итина.

– Вы хотите, чтобы я исцелила вас, Советник Ках? – холодно произнесла Иссима и добавила с сарказмом: – От болезни, которую вы сами исцелить не в силах? Вы, величайший Целитель?

– Да! – коротко ответил тот, не воспринимая насмешки. – Именно этого я хочу!

Иссима выглядела удивленной, Итин перестал понимать, в чем дело.

– Хорошо, – наконец сказала девушка и замерла, прикрыв веки.

Ках запрокинул голову назад и зажмурился, он был похож сейчас на мальчишку, которого попросили закрыть глаза перед тем, как покажут ему приготовленный сюрприз. Это Ках… хладнокровный, жестокий убийца…

– Я чувствую что-то, – сказала Иссима, – хотя и не понимаю, что это такое. Нечто, тесно связанное с Даром.

– Да, да! – кивал Ках, и глаза его горели. – Отсеки это!

Она нахмурила прекрасные, совершенные брови:

– Это может повредить вашему Дару, Советник Ках. Думаю, не стоит спешить. Лучше вначале понять, что это такое. Давайте посоветуемся с Верховным.

– Нет! – Советник схватил ее за руку, Иссима отпрянула, а Итин сделал шаг к Каху. Но тут он заметил, что в глазах одного из Семи… хладнокровного убийцы… блестят слезы. – Умоляю! – забормотал тот. – Умоляю, отсеки это! Даже если я умру – отсеки!

Иссима высвободила руку из ставшей вдруг безвольной хватки Каха и долго тревожно глядела на него. Затем она положила ладонь ему на солнечное сплетение.

– Вы уверены, Советник Ках? – спросила она, и он тут же кивнул. – Верховный будет недоволен. – Ках снова кивнул.

То, что происходило дальше, не было заметно глазам Итина, который мог видеть только стоящих друг против друга девушку и Советника. Длилось это всего несколько минут, показавшихся ему неприятно долгими.

Иссима отпрянула, она упала в оттоке на руки Итину, подхватившему девушку и осторожно присевшему, придерживая ее.

– Все хорошо, Иссима? – заботливо спросил Итин.

Она была слаба и только кивнула. Советник Ках тоже упал, и его никто не подхватил. Он распластался на песке пляжа, раскинув в стороны руки и ноги, тело его вздрагивало от конвульсий, и Итин поглядывал в его сторону, опасаясь, что тот умрет, а Иссиму потом обвинят в убийстве. Хотя смерти этот человек заслуживал…

Иссима справилась с отливом быстро, она встала, поблагодарив Итина, и подошла к Каху, который еще лежал, но уже неподвижно. Он умер? Итин тоже подошел: глаза Советника были открыты – и это не остекленевший взгляд мертвеца.

– Спасибо… – едва слышно произнес Ках слабым голосом, а затем добавил удивленно, будто не ожидал, что так будет: – Я жив…

– Что с ним? – спросил девушку Итин.

– Это отток. Он теперь здоров. Я убрала то… что мешало ему…

Зачем она исцелила этого человека? Пусть бы эта болезнь и убила его, он вполне заслуживал такой участи.

Советник Ках сел на песок, из глаз его струились слезы, а на тонких губах дрожала улыбка, в лице – ни кровинки, но оно сияет от затаенной радости. Кажется, что кожа его светится. Трясущимися руками он распутал косу вокруг шеи и расстегнул ворот кама, затем раскинул руки широко в стороны, поднял лицо к небесам и закричал долго, протяжно, страстно… В крике его было столько всего: и боли, и радости, и ненависти, и любви… жизнь и смерть… У Итина кожа покрылась мурашками.