– Как темно!

– Сейчас будет светлее!

– И действительно, уже гораздо светлее, чем раньше!

– Ну я же тебе говорил!

– А что это за помещение с небольшим окошком, в которое падают лучи внешнего света?

– А это келья, Айзек, та самая келья, в которой обитаешь ты уже долгие годы!

– Без мебели, с холодным полом и небольшим окошком под потолком?

– Без мебели, с холодным полом и небольшим окошком под потолком!

– Господи, не ты ли со мной говоришь?

– Я, Айзек, я, кому же еще с тобой говорить?

– Но как же ты, Господи, странно одет: откуда на тебе этот халат и эти стоптанные тапочки на ногах, и эта грязная сорочка без пуговиц, которую, очевидно, давно уже не стирали? И почему ты так бледен и худ?

– Я выгляжу так же, как ты, Айзек, я всего лишь твое отражение в зеркале!

– В каком зеркале, Господи, ведь здесь нет зеркал?!

– У Господа, Айзек, везде свои зеркала, и он прекрасно видит то, что не видят другие!

– Так, значит, мы наконец с Тобой встретились?

– Да, мы наконец с тобой встретились, Айзек, и не расстанемся уже никогда!

– И Ты не обижаешься на меня ни за что?

– А за что я должен на тебя обижаться?

– Ну не знаю, хотя бы за то, что я сначала был православным, потом стал иудеем, а теперь, говорят, меня вообще видели в Палестине в облике нищего дервиша. Хотя бы за это.

– Если бы я, Айзек, на всех обижался, на земле вообще не осталось людей; ты мог поменять веру, но не Бога, ибо Бог всегда рядом с такими, как ты. К тому же не забывай, что евреи и христиане вообще создали общую цивилизацию, и разобраться, что в ней от евреев, а что от других народов, не сможет никто, кроме Меня. Что же касается нищего дервиша, то все это слухи, придуманные желтой прессой!

– Так ты, Господи, и желтую прессу читаешь?

– Я читаю все подряд, такая уж у меня, Айзек, работа!

– И глянцевые журналы ты тоже читаешь?

– И глянцевые, Айзек, и совсем без всякого глянца, напечатанные на простой серой бумаге, и даже такие, которые только задумали напечатать лет через сто или триста, в стране, которой еще нет на карте, и люди, которые еще не то что не родились, а вообще и в проекте не существуют пока что. Я, Айзек, прозреваю все времена, и прошлое, и настоящее, и будущее, и для меня не существует никаких преград, потому что я вижу все.

– Ну это понятно, ведь ты все же Бог, не чета такому идиоту, как я.

– Ты не идиот, Айзек, ты так же нормален, как и все остальные, а в некоторых вещах даже более нормальнее, чем они!

– Ты это говоришь на полном серьезе?

– Да уж куда серьезнее, Айзек, серьезнее не бывает!

– Судя по твоему лицу, ты действительно говоришь то, что думаешь. Но раз это так, то зачем же я нахожусь здесь, в этом мрачном узилище?

– А я и сам удивляюсь тому, зачем ты здесь находишься и разыгрываешь из себя идиота?! Я бы, во всяком случае, давно уже встал и покинул это позорное место, этот дом скорбей, пропитавшийся от пола до потолка твоими, Айзек, а также чужими, стонами и скрежетом зубовным. Покинул бы, и сделал напоследок ручкой всем этим докторам и медсестрам, которые замучили тебя до последней возможности! Не дело это, Айзек, так поступать с людьми, ох, не дело!

– Нет, это правда, и я могу сейчас встать, и уйти?

– Можешь, Айзек, можешь, и даже обязан это немедленно сделать!

– Ну тогда я, Господи, пойду, не хочу оставаться здесь ни одной лишней минуты!

– Иди, Айзек, иди, и передай привет миру, которой я когда-то создал за шесть дней!

– Хорошо, Господи, передам, а ты пойдешь вместе со мной?

– Нет, Айзек, не пойду, а останусь здесь вместо тебя. Хочется мне, Айзек, на себе испытать, каково это жить в сумасшедшем доме, всеми покинутым и не имея никакой возможности выбраться. Для Господа такой опыт ох, как полезен!

– Спасибо, Спаситель, за все, и прощай, Бог даст, еще свидимся как-нибудь!

– Если Бог даст, то свидимся непременно. Не в этом мире, так в каком-то ином. Ни пуха тебе, ни пера, скатертью дорожка, аминь, и уходи побыстрей, а то сейчас разрыдаюсь и не отпущу тебя никуда!

– Ухожу, Господи, ухожу, тебе тоже аминь, и не забывай принимать вместо меня лекарства и процедуры.

– Приму все, за меня не волнуйся, раз уж попал сюда, то приму все, как на кресте!

Терпеливый читатель, взявший на себя труд дочитать до конца эту книгу, разумеется, понял, что Виктор К. выполнил указание своего лечащего врача, доктора Валленштайна, и собрал-таки до конца все разбитые осколки своей жизни, превратившись под конец в Айзека Обломоффа. Так это или не так, и помогло ли это ему спастись, превратившись из сумасшедшего в нормального человека, неизвестно, ибо N-скую психиатрическую лечебницу, где находился на излечении Виктор К., а директором был его лечащий врач д-р Валленштайн, как уже говорилось выше, расформировали, и где находятся они оба в настоящий момент, установить совершенно невозможно. Будем надеяться, что д-р Валленштайн жив и заведует где-то такой же маленькой провинциальной лечебницей, или даже большим аналогичным заведением в городе покрупнее, а Виктор К., став Айзеком Обломоффым, действительно превратился в писателя и еще порадует нас своими сочинениями. Хотелось бы, одним словом, надеяться на лучшее, ибо всегда приятней видеть спасшегося от сумасшествия человека, пусть и таким оригинальным способом, чем старого, заросшего клочковатой бородой идиота, вслух разговаривающего с Богом и томящегося в наглухо закрытой келье с одним-единственным небольшим окошком под потолком. Во всяком случае, просвещенный и сострадательный читатель, появившаяся в результате типографской ошибки книга у тебя в руках, и тебе одному оценивать теперь ее достоинства и недостатки. Я все сказал. Vale!

2008–2009