Он:

– Ты грустный человек, потому что не у себя дома. А я дома. И ты права, я грустный человек, признаюсь, хотя я никогда не знал, что я грустный человек… А ты временно грустный человек.

Она:

– Нет, я и дома грустный человек. Ты сказал, что я Брунгильда. Я поняла. Но я не Брунгильда. У меня был мужчина. Мне двадцать пять лет. Ты думал, что я моложе. А я старше тебя, Филипп.

Он:

– У нас был бы неравный брак. Но счастливый… Ты любила его?

Она:

– Да, я любила его. Он был первый, и я его любила.

Он:

– Потому что он был первым?

Она:

– Не знаю. Может быть. Не думаю. Он тоже любил меня, и мы должны были обвенчаться. Наши родители…

Он:

– Только не рассказывай мне сюжет «Ромео и Джульетты».

Она:

– Нет, это были не Монтекки и Капулетти, наоборот. Они хотели, чтобы мы обвенчались…

Он:

– Что же вас остановило?

Она:

– Он застрелился. Неожиданно застрелился. Он был из хорошей фамилии.

Он:

– Из хорошей семьи.

Она:

– Из хорошей семьи. И я, Филипп, из хорошей семьи.

Он:

– Я в этом не сомневался. Хотя ты не читала Достоевского.

Она:

– Я читала и Достоевского, и Чехова, и многое другое, чего не читал ты. Ты читал Фолкнера?

Он:

– Нет, но это не моя вина.

Она:

– Так вот, он взял и застрелился. Он был хороший мальчик, из хорошей семьи. Но бывает всякое, не правда ли? И с мальчиками из хорошей семьи… Он заразился люэсом. Как-то они выпили с товарищами и попали в бордель. Он скрыл это от меня. И я ничего бы об этом не узнала. После этого он спал со мной не раз. Он не знал, что болен. А потом узнал. И убил себя. А я получила письмо от него об этом. Но Бог меня спас. И я не заболела. А он застрелился, хотя знал, что это лечат. Мне кажется, что он даже знал, что я бы его простила. Но он не мог простить себе этой гадости. Ему тогда было, как мне, восемнадцать лет. Сейчас бы ему было двадцать пять… Он был красивый мальчик, из хорошей семьи… Никто не знал причины. Одна я. Но он в письме, перед тем, как сделать это, умолял меня никому не говорить про то, что с ним случилось. Это была его последняя просьба. Я ее выполнила до сегодняшнего дня. Хотя мне было очень трудно ее исполнить. Я должна была одна пройти по секрету всю эту мерзость с врачами. Мне было восемнадцать лет, и это было очень страшно. Но все обошлось. А его теперь нет…

Он:

– Ты еще любишь его?

Она:

– Это нельзя так сказать. У меня были и другие после него. Но никто меня не занимал, как он… Не знаю, почему я тебе первому об этом рассказала… Филипп… Наверное, потому что я верю тебе… Я поверила тебе, и со мной что-то не так…

– Молодые люди! У вас не найдется закурить? – услышал я знакомый голос…

Надо мной стоял сам Алексей Леонидович в плавках. На ноге его была голубая голая баба…

– Послушай, старик, и все-таки я ни черта не понимаю! Или ты что-то недоговариваешь. Но на кой, извини, ляд им нужно было, чтобы ты ее уконтрапупил и непременно в этом «Кавказе»? Ну, допустим, про «Кавказ» понятно: застать, скомпрометировать, я не знаю, сфотографировать, а потом уж скомпрометировать… Но зачем? Кто она такая? Действительно «шпиёнка» или любовница помощника президента, на кой черт все-таки она им сдалась, чтобы они столько усилий на все эту муть тратили?

– Веришь, Минь, сколько лет прошло, а я до сих пор теми же вопросами себя достаю… Что она журналисткой была – это точно, а вот про нее саму мне ведь ничего не известно было ни тогда, ни тем более сейчас. Что она писала? Кто ее батя был – сенатор, фирмач, как теперь говорят, или хозяин ЦРУ?.. Они-то наверняка знали, да мне ни гугу… Я один раз не выдержал и спросил – кстати, Игоря Николаевича – на сей счет. А он такую залепуху выдал: мол, когда баба – журналистка в чужой стране – имеет «лав стори», то и о той стране пишет с чувством… Может, оно и так, мы с тобой, старик, не монахи и по себе знаем, что мысль сия не так уж глупа… Но, согласись, во-первых, слишком красиво все выглядит… Нет, думаю, что-то им от нее нужно было, может, выйти на батю ее, а может, на мужчину ейного… Она мне ведь тоже могла лапшу на уши… Но разве об этом речь, Миша? Я тебе что – детектив рассказываю?.. Кто на кого и зачем вышел?! Ты что меня достаешь?!

– Филипп, не заводись. Никто тебя не достает. Просто понять охота.

– И не старайся. «Лохгики не ищи», как говорил один из наших вождей. Ты в Кафке много понимаешь?

– Эк куда хватил! Тут свое родное, посконное.

– Посконное – суконное. Ладно, Майкл, держись. День последний…

– А чем кончился предыдущий? – спросил я Филиппа.

– Ничем, если ты имеешь в виду то самое, чего от меня хотели. Мы тихо поужинали в какой-то забегаловке. Не пили. Я даже толком не помню, о чем мы с ней говорили. Кажется, в тот вечер мы больше молчали. Сидели до ночи в парке. Молчали каждый о своем. Но, пожалуй, первый раз за семь дней мы были вместе. Два грустных человека сидели вместе, гуляли вместе, молчали вместе… Это был лучший вечер… Захоти я – она бы в тот вечер пошла ко мне в «Кавказ»… Но я не захотел этого… Не захотел. И все. Понимаешь? Мы нежно расстались. Мы целовались, как настоящие влюбленные, которым некуда спешить, которых ждет завтрашний день и еще много-много дней впереди…

– А этот, татуированный? – спросил я.

– Лег спать. В номере я нашел записку. «Утром звони немедленно! Жду. А. Л.».

– Ты позвонил?

– Да. Он был очень зол. Но я применил технику глухой защиты. Сразу на железное «вы» с выражениями: «Простите, но я отказываюсь говорить с вами в таком тоне… Меня иначе воспитали… Я не татуирован… Если я услышу хоть одно слово мата…» и т. д. На таких жлобов это иногда действует, они начинают ощущать дистанцию… Словом, когда я звонил Колетг, я чувствовал себя свободным от всего. Я был я. Филипп Соколов. Кровь деда наконец дала себя знать…

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал я.

– Майкл, менторский тон тебе не идет.

– Я не прав, – согласился я и опустил глаза.

– Когда она сбегала по лестнице на пляж, я понял, как надо играть Ромео. Я понял, почему пастор Лоренцо торопится обвенчать его с Джульеттой! Я многое понял, когда она сбегала через ступень в белом махровом халатике, длинноногая, с распущенными волосами, устремленная ко мне. Я подхватил ее на руки и понес к воде. Мне было ровным счетом наплевать на всех, кто мог видеть эту сцену… Не отпуская ее, держа на руках, я сбросил с нее халат на песок и внес ее в воду. Мы окунулись и начали целоваться в воде как сумасшедшие… Ты видел, как играют дельфины? Два молодых, негрустных красивых человека веселились в воде как бешеные, как сорвавшиеся с цепи!