Понемногу очнувшись, стала она горько жаловаться служанке своей Надэсико:

— Ах, как страшен этот человек своим упорством! Каким чудом разыскал он меня здесь! В столице множество мужчин. Надо же было случиться тому, что пленился мною, так сильно полюбил меня грязный, черный, неотесанный мужлан. Какая насмешка судьбы!

Вдруг прибежали сторожа и подняли шум:

— Кто-то чужой пробрался сюда. Псы залаяли…

«Ах, новая беда! — подумала девушка. — Его убьют из-за меня. А ведь и без того женщина — существо грешное, суждены ей «пять преград» и «три послушания»[100].

И слезы полились у нее ручьями.

— Ну что ж, если он проведет здесь одну только ночь, а с рассветом уйдет, то в этом нет большой беды. Постели для него старую циновку, — распорядилась Дзидзю. А служанка сказала Таро Лежебоке:

— Как рассветет, уходи потихоньку, пока люди тебя не приметили.

И постелила ему в утолок за дверью циновку с узорной каймой. Никогда ему еще не доводилось видеть такой нарядной циновки. Уселся на нее Таро Лежебока и думает: «Измучился я, бегая по всему городу, из сил выбился… Ах, поскорей дали бы мне поесть. Но что они принесут мне? Если каштаны, то ведь их надо сначала поджарить. Лучше бы хурму, груши или моти, их можно сразу есть, не дожидаясь ни минуточки. А если поднесут вина? Я мог бы выпить четырнадцать, пятнадцать чарок, а то и шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… Ах, да не все ли равно, лишь бы скорей…»

Так ожидал он, теряясь в догадках, и вдруг несут ему в «бородатой корзине» всякие плоды: каштаны, хурму, дикие груши, а в придачу к ним соль и нож.

Увидел это Таро Лежебока и воскликнул:

— О, недобрый знак! Надлежало бы эти плоды поднести, разложив их на подносе или обернув в белую бумагу. А они лежат навалом в простой корзине, точно корм для коня или быка. Как это горько! Но здесь скрывается тайный намек. Верно, хочет она сказать: «В простую деревенскую корзину насыпаны простые плоды. Так и ты недостоин моей красоты: колюч, словно каштан, дик, словно дикая груша…» А если лежат здесь разные эти плоды без разбора, так это значит, что не подходим мы друг к другу, незачем нам сочетаться узами любви. Но почему положены вместе хурма и соль? Верно, велит она, чтоб я соединил их в песне.

И он произнес:

Соленый привкус на губах.

Но оттого ли, что поспела

Хурма на берегу морском,

Иль оттого, что не поспел я

Мою красавицу догнать?

Услышала это девушка и сказала:

— Какое нежное у тебя сердце! Словно чистый лотос в мутном пруду, как будто золото в грубой обертке из плетеной соломы… Вот возьми! — подала ему листов десять чистой бумаги.

«Что это значит? — подумал он. — Одни чистые листки! Неужели хочет она, чтобы ответил я на письмо, в котором, ничего не написано?»

Только могучие боги

Могут в сердцах прочитать

Тайные помыслы наши.

Иль за посланца богов

Ты принимаешь меня?

Услышав, что девушка воскликнула:

— Ты победил! Вот возьми и надень на себя.

С этими словами она вручила ему парадную накидку, широкие шаровары, шапку и меч.

Таро Лежебока очень обрадовался:

— Вот счастье так счастье!

И драгоценные одежды, унаследованные девушкой еще от предков, он накрутил на свою бамбуковую палку.

— Накидку мне, наверно, дали надеть на сегодняшний вечер, а я завтра в нее наряжусь. Не треплите ее, псы, не украдите, воры! — и засунул накидку под веранду. Потом захотел он надеть шаровары, а что это такое, не знает. То на голову наденет, то на плечи накинет, бьется с ними, мучится, а никак не сладит. Наконец служанка помогла ему надеть шаровары. Хотела она надеть на него шапку, только смотрит: волосы у него полны пыли, грязи и вшей и так спутаны, точно за всю свою жизнь он ни разу гребня в руки не брал. Кое-как причесала она Таро Лежебоку и надела ему на голову шапку. Кончила Надэсико наряжать его и говорит:

— Сюда, сюда, пожалуйте!

Таро Лежебока в своем родном краю Синано ходил только в храм по крутым скалистым дорогам. Как ступил он на ровные, гладкие, смазанные маслом половицы, так ноги у него поехали, словно по льду. Кое-как ввела его Надэсико в покои к своей госпоже и удалилась.

— Явился я по твоему зову, госпожа, — сказал он, поскользнулся и с размаху грянулся затылком о пол. И точно другого места не мог он выбрать! Свалился прямешенько на драгоценную цитру, носившую имя Тэхикимару. Госпожа Дзидзю считала эту цитру бесценным сокровищем и пылинке не давала на нее сесть.

Увидев это, девушка воскликнула:

— О, несчастье! Моя любимая цитра! Как же мне быть теперь!

Слезы полились у нее из глаз, а щеки запылали, словно кленовые листья осенью.

В горе воскликнула она:

Цитра моя разбита!

В чем я усладу найду?

Порваны звонкие струны…

Таро Лежебока, еще не успев подняться с пола, взглянул/на девушку и, опечаленный до глубины души, сказал заключительные стихи танка:

Можешь меня приструнить.

Я покорюсь смирению.

«Ах, какое нежное у него сердце! — снова подумала девушка. — Значит, он — моя судьба! Видно, крепка и нерасторжима была связь между нами в прежних рождениях. Не случайно он так крепко полюбил меня».

И повела с ним сладкие любовные речи.

Занялся рассвет. Хотел было Таро Лежебока уйти побыстрей, но девушка сказала ему:

— Нечего делать! Раз уж суждено было нам встретиться, то союз наш, верно, продлится не только в одной этой жизни, но и в будущих рождениях. Если ты вправду меня любишь, оставайся здесь. И хоть я только дворцовая прислужница, но ты ни в чем не будешь знать недостатка.

— Быть по-твоему, — сказал он и остался.

После этого госпожа Дзидзю вместе со своей служанкой стали ухаживать за ним днем и ночью, причесывать его и купать в горячей ванне. На седьмой день он стал подобен прекрасной жемчужине. С каждым новым днем- красота его сияла все ярче, так что получил он прозвище «Несравненного красавца». Перед ним померкли все прославленные любезники двора. Никто из них не мог бы сравниться с Таро Лежебокой в искусстве слагать рэнга[101] и танка.

Супруга его была женщина умная, она стала обучать мужа правилам