Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СОПЕРНИЦА В ЗЕРКАЛЕ
В старину, в далекую старину, восстали друг на друга два могучих рода: Минамото и Тайра. Род Минамото истребил своих врагов. Немногим из сторонников Тайра удалось спастись. Скрылись они в далеких северных горах и жили там, вдали от чужих глаз.
Когда же потомки их стали наконец появляться открыто среди людей, то были они несведущи в самых простых делах. Поэтому случалось с ними немало смешного.
Как-то раз один молодой человек из рода Тайра первый раз в своей жизни спустился в долину и попал в замковый город Кумамото. Там уже и следов былого не осталось. Но, проходя по одной из улиц, вдруг заметил он в лавке зеркал портрет своего умершего отца. Портрет был удивительно похож, но, как видно, нарисован давно, когда отец еще был молод.
— О, какая радость! Я снова вижу моего отца!
Не помня себя от счастья, молодой человек купил драгоценный портрет и бережно отнес домой. Дома он спрятал его в шкаф. Каждый день любовался он портретом, и тот улыбался ему, как живой.
Но скоро жена приметила, что муж часто подходит к шкафу, открывает его и подолгу чем-то любуется. Разобрало ее любопытство. Выдвинула она ящик из шкафа, взглянула — и ах! Оттуда глядит на нее какая-то красотка.
Побледнела жена, вся дрожит и рыдает в голос. Прибежала свекровь:
— Что с тобой, дочка? Что случилось?
— Ах, матушка, матушка! Муж разлюбил меня, привез какую-то городскую красавицу и прячет ее в нашем доме.
— В своем ли ты уме! Где прячет? Покажи.
— Здесь, в шкафу, смотрите сами.
Поглядела свекровь и говорит:
— Вот эта, что ли? Не плачь, доченька. И стара она, и дурна собой. Уж поверь мне, он ее скоро разлюбит.
Пришла тут знакомая монашка. Услышала она, какая беда случилась в доме, и тоже захотела взглянуть на разлучницу.
— Успокойтесь, не плачьте! Правда, на лице у нее написано, что была она большой негодяйкой, но зато теперь раскаялась и постриглась в монахини. Так что не о чем вам больше тревожиться.
СОЛНЦЕ И ЖАВОРОНОК
Как-то раз в один погожий весенний день опустился жаворонок отдохнуть на поле. Вдруг выглянул крот из норки и говорит:
— Жаворонок, а жаворонок, исполни мою просьбу!
— Что ж, охотно, коли только смогу, — отвечает жаворонок.
— Вот видишь ли, одолжил я деньги солнцу. Уж с тех пор немало времени прошло, случилась у меня нужда в деньгах. Ты летаешь высоко. Попроси солнце, чтобы вернуло мне свой долг.
Поверил жаворонок небылице хитрого крота, поднялся к самому солнцу и зазвенел:
— День-день-день, солнце, верни деньги! День-день-день, солнце, верни деньги!
Солнце так и вспыхнуло от гнева. Даже облака' кругом загорелись.
— Лжец! От кого я брало деньги, а ну отвечай! — загремело оно, да так страшно, что жаворонок камнем полетел вниз. Но потом набрался смелости и снова взмыл к самому солнцу:
— День-день-день, солнце, верни кроту деньги! День-день-день, солнце, верни кроту деньги!
— Погоди! Вот я тебе покажу! — сверкнуло очами солнце. Жаворонок снова полетел вниз.
Так с тех пор и повелось.
Крот давно на свет из-под земли не показывается. Боится, что спалит его своими лучами разгневанное солнце.
А жаворонок, ничего про это не зная, и до сих пор весь долгий день звенит над облаками:
— День-день-день, солнце, верни деньги! День-день-день, солнце, верни деньги!
КОРШУН, ВОРОБЕЙ, ГОЛУБЬ И ВОРОН
В старину это было.
Весною расцвели вишни в горах. Стали слетаться туда разные птицы.
Первым прилетел коршун с криком «тонбироро», следом воробей, чирикая «тинтико-тинтико», за ним голубь, воркуя «хаттобо-хаттобо». А последним явился ворон, каркая «гао-гао».
Стали они вчетвером между собой советоваться:
— Какую бы нам придумать веселую затею, раз уж мы вместе собрались?
— А вот что. Вишни цветут, погода на славу, нас тут целая компания. Устроим-ка пирушку.
— Правда, правда, лучше не придумаешь.
Порешили птицы, что кому делать.
Коршун — мастер рыбу ловить. «Тонбироро, тонбироро» — полетел он к реке.
Воробей — «тинтико-тинтико» — поспешил за вином в харчевню.
Голубь — «хаттобо-хаттобо» — ножом стучит, закуску готовит. Ворон — «гао-гао» — полетел взять в долг столики и чашки. Вот началась пирушка. Сначала веселье не ладилось, ели, пили молча.
— Что ж это за пирушка, когда никто не поет и не играет. Пусть каждый покажет свое уменье!
Коршун сказал:
— Я сыграю на флейте.
Надел он накидку с гербами, достал из-за пояса флейту, покрытую красным лаком, и засвистел:
«Тонбироро-тонбироро! Хёроро-хёроро!»
— Ах, как чудесно, — похваливал воробей. — А я подыграю на сямисэне.
Вычернил он себе зубы и затренькал на струнах:
«Тинтико-тинтико, тинтикотин!»
Настала очередь голубя:
— Не могу я сидеть на месте, когда флейта свистит и сямисэн звенит. Пушусь в пляс.
Повязал себе голову полотенцем в крупных горошинах и начал подыгрывать, крутиться и хлопать крыльями, припевая: «Хаттобо-хаттобо! Хаттобо!»
А пока они играли и плясали, ворон, каркая «гао-гао, гао-гао», кусок за куском отправил себе в глотку всю закуску.
Опомнились остальные трое, глядят: в чашках пусто, ни вина, ни закуски, а ворона и след простыл.
Сильно разгневался коршун. С тех пор, где ни увидит ворона, сейчас за ним погонится. Все думает, как бы поймать и наказать обидчика.
КАК СОРОКОНОЖКУ ЗА ВРАЧОМ ПОСЫЛАЛИ
В старину, в далекую старину, как-то раз под вечер шло у цикад большое веселье.
Вдруг одна из них жалобно заверещала:
— Ой, больно! Ой, не могу! Ой, в животе рези! Поднялся переполох. Видят цикады, что совсем плохо дело, и решили скорее послать за врачом. Тут заспорили они между собой: «Пошлем ту, нет, лучше эту…»
А самая старая и мудрая цикада посоветовала:
— Надо сороконожку послать. У нее ног много, она скорее всех добежит.
Попросили цикады сороконожку сбегать за врачом, а сами стрекочут возле больной:
— Потерпи немного, потерпи, потерпи!
Время идет, больная стонет, а врача все нет как нет. Полетели цикады посмотреть, не вернулась ли сороконожка к себе домой. Видят они: сидит сороконожка, обливаясь потом, на пороге своего домика, а перед ней — ворох соломенных сандалий.
Спросили ее цикады:
— Что же врач так долго не идет?
А сороконожка в ответ:
— Не видите разве, я спешу изо всех сил. Как надену сандалии на все свои ноги, так сразу же и побегу за врачом.
Тут только догадались цикады, что сороконожка еще обувается в дорогу.