Джулиет взглянула на швейную машинку. Она вдруг подумала о детских вещах, которые можно будет на ней сшить. Следующей мыслью была какая-то непонятная тревога за Фрэнсис. За ней последовал приступ белой зависти к ней.

Гарриет заработала тридцать три фунта и четыре пенса. Роберт заплатил ей наличными. Они договорились, что он будет начислять ей оплату из расчета почасового минимума, принятого для подростков, за обычные часы, а также выплачивать пятидесятипроцентную надбавку за сверхурочные (распаковка товара и нанесение ценников, уборка после закрытия магазина). Гарриет не верила своим глазам. Она разложила банкноты и монеты на коврике Дэйви с изображением медвежонка Руперта. Дэйви уже вырос для такого коврика, но все равно любил его. Однажды вечером он признался Гарриет (мальчик еще не спал, когда она пришла, окончив уроки), что не хочет становиться старше.

У Гарриет никогда раньше не бывало такого количества денег. Она не могла даже представить себе, на что можно было бы их потратить. Девочка положила ладони на деньги и прижала их к коврику, как будто хотела оставить на банкнотах отпечатки своих рук. Она чувствовала себя как-то необычно, как будто переступила порог привычного детского существования. Гарриет собрала деньги, аккуратно сложила их обратно в конверт, в котором получила от отца, и сунула конверт под матрац своей кровати, подальше к стене.

В гостиной Алистер составлял таблицу недельных наказаний за произнесенные членами семьи неприличные слова. По верху таблицы шли имена, а сбоку были написаны сами слова, в которых, по настоянию Лиззи, были опущены гласные. Под именами стояли цифры, указывающие количество произнесенных каждым Мидлтоном нехороших слов. Алистер разработал систему штрафов и заявлял, что сборы будет передавать на благотворительность. Он соорудил специальную коробку, которую прятал в серванте и которую Гарриет удалось обнаружить после долгих поисков в его отсутствие. Коробка была обклеена красивой бумагой, оставшейся от рождественских подарков, а по ее лицевой части шли четкие буквы: „Поддержим Фонд Алистера".

Гарриет видела его насквозь. Это ему, значит, было завидно, что она работала в магазине. Отец ведь сказал Алистеру, что ему придется подождать до четырнадцати, а может, и до пятнадцати лет, пока он тоже сможет работать в „Галерее". Гарриет выжидала удобного момента, чтобы открыть всем великое мошенничество с коробкой для благотворительности.

Алистер поднял глаза на вошедшую сестру.

– Сколько он тебе дал?

Гарриет подошла к дивану и вальяжно расположилась на подлокотнике.

– Не твое дело.

– Спорим, угадаю, – сказал Алистер. – Мне ничего не стоит подсчитать. Он дал тебе тридцать три фунта и четыре пенса.

– А вот и нет.

– Дал, – тихо сказал Алистер, делая аккуратные прочерни в слове, – бл-д-к". – Дал, я знаю. Какой он глупец. Ты не стоишь и половины этих денег!

Гарриет рассматривала свои ногти.

– Тебе просто завидно, – усмехнулась она. Алистер промолчал.

– Завидно, завидно, – настаивала Гарриет. – Потому что от тебя никому никакой пользы. – Она откусила заусенец. – Ты лентяй, ты обуза для семьи. Ты любишь только брать, ничего не давая взамен. От тебя никакого прока!

Голова Алистера склонялась все ниже и ниже к таблице. Гарриет внимательно посмотрела на брата.

– Алли?

Алистер шмыгнул носом. Гарриет встала с подлокотника.

– Ты плачешь?

– Нет! – взвизгнул тот. Он сорвал свои очки и швырнул их через всю комнату. С жалобным стуком они приземлились за телевизором. Лицо у мальчика стало багровым.

– Я не хочу больше здесь жить! – закричал он. – Я не хочу больше жить с этими ужасными людьми, в этой дурацкой атмосфере!

Гарриет подождала немного и спросила:

– Куда же ты пойдешь? Алистер ударил кулаком по таблице.

– Я не обуза, не обуза! Я могу работать на папином компьютере лучше, чем он сам.

– Алли…

– Мне хочется их убить! – крикнул мальчик. – Мама и папа, дедушка и бабушка все время ругаются. – Он повернулся к Гарриет. – А с нами что?

Она серьезно смотрела на него.

– Они нас не спрашивают. Они же не спросили нас в отношении Грейнджа… Ты хотела бы вернуться туда?

Гарриет подумала.

– Нет.

– А я и сам не знаю, чего хочу, – устало сказал Алистер. – Я просто не хочу, чтобы все это продолжалось.

Гарриет глубоко вдохнула в себя воздух.

– Я одолжу тебе десять фунтов.

Алистер посмотрел на нее. Лицо его было уже не таким красным. На месте волдырей от ветрянки виднелись розоватые отметины. Взлохмаченные волосы стояли непричесанными клонами.

– Зачем?

– Просто мне тан хочется, – пожала плечами Гарриет.

Он вздохнул и отправился за телевизор на поиски своих очков.

– Лучше…

– Да?

– Лучше, если это будут мои деньги, – проговорил Алистер, доставая очки.

– Что?

– Лучше, если это будут мои деньги. Я имею в виду, спасибо тебе, но лучше я…

– Я могу просто подарить их тебе.

– Нет, – сказал Алистер. Он надел очки и неловко потер по линзам рукавом своего свитера.

– Почему ты не попросишь отца?

– О чем?

– Чтобы он разрешил тебе помочь ему на компьютере.

– Он не согласится.

– Согласится.

Алистер подошел к столу, сгреб свой „черный список" и смял его в руках.

– Почему это он согласится?

– Потому что сейчас все по-другому, – сказала Гарриет.

– Да, – отозвался Алистер. Он утвердительно кивнул. – Я и сам знаю.

„Галерея" была пуста. Был вечер пятницы, магазин уже закрылся. Внутри стоял полумрак. Лишь падали отблески от тщательно установленных в витринах светильников. Они были запрограммированы тан, что автоматически выключались в одиннадцать часов. Лиззи расположилась в глубине магазина в итальянском шезлонге, сделанном из полированного тикового дерева, по которому была натянута прочная парусина. Это был очень симпатичный шезлонг. Правда, купили его Роберт и Дженни.

Сбросив туфли, она неподвижно сидела в шезлонге. Руки сложены на коленях, а босые ноги отдыхают на грубоватом паласе, которым было покрыто все помещение магазина. Взгляд Лиззи блуждал по силуэтам мебели и товаров „Галереи", пронизывал ярко освещенную витрину и вырывался на улицу, на Хай-стрит. Народу на ней сейчас было немного. Семь часов. А в семь часов большая часть населения Ленгуорта прочно сидит либо дома, либо в пабе, либо в карточном клубе, что занял здание бывшего кинотеатра, в который однажды тайком пробрались школьницами Лиззи и Фрэнсис на фильм „Любовь под вязами". Пойти на этот фильм их заставили слово „любовь" в заглавии и Энтони Перкинс в главной роли. Когда они вышли из кинотеатра после сеанса, Лиззи хотела так много сказать Фрэнсис, но та остановила сестру: „Тише, я думаю".