Я наблюдал за происходящим собственными глазами из фургона с осадными сооружениями. Процесс сдачи в плен произвел на меня более неприятное в своем роде впечатление, чем битва. Вождь саксов был крупным молодым светловолосым человеком, похожим на своего отца. Его привели к Амброзиусу раздетым до штанов, сшитых из грубого полотна, с тесемками. Руки в кистях сковывала цепь, голова и тело посыпаны пылью — излишний для него атрибут унижения. В его глазах горел гнев, было видно, что его вынудили на это из мудрости или трусости (как хотите называйте) саксонские и британские предводители. Они толпились сзади в городских воротах, прося у Амброзиуса пощады для себя и своих семей.

На этот раз он даровал ее и потребовал, чтобы остатки саксонской армии отошли на север за пределы старой стены Гадриана, которая будет считаться границей его владений.

Земли за пределами стены, по рассказам людей, дики и угрюмы, с малочисленным населением. Несмотря на это, Окта с радостью воспользовался предоставленной ему свободой. За ним явился его кузен, Эоза, также сдавшийся на милость Амброзиуса. Она была ему также дарована. А город Йорк открыл свои ворота новому королю.

При занятии города Амброзиус всегда действовал по одному образцу. Первым делом он устанавливал порядок, не допуская в город своих британских союзников. Порядок устанавливали и поддерживали его собственные войска из Малой Британии, не имевшие местных пристрастий. Они очищали улицы, восстанавливали укрепления, разрабатывали планы будущего строительства, которые передавались опытным инженерам, использующим местные рабочие руки. Потом проводилась встреча с руководством города, определялась будущая политика, приносилась клятва верности Амброзиусу, обсуждались меры по охране города. В конце происходила религиозная церемония благодарения, сопровождавшаяся всеобщим празднеством.

Йорк явился первым крупным городом, взятым Амброзиусом, и церемония празднования проводилась в церкви. Стоял ослепительный июньский день, собралась вся армия и огромные массы народа.

А я уже побывал на одной закрытой церемонии в другом месте.

Трудно было ожидать, что в Йорке окажется храм Митры. В любом случае поклонение ему было запрещено со времен ухода последнего римского легиона около века назад. Но в римскую эпоху храм в Йорке являлся одним из самых красивых в стране. Поскольку поблизости не нашлось естественной пещеры, храм построили в просторном подвале дома, где жил римский командующий. По этой причине христиане не смогли осквернить его, подобно остальным святилищам. Однако время и сырость сделали свое дело, и храм пришел в негодность. Однажды при одном христианском правителе его попытались превратить в подземную часовню, но следующий правитель наотрез, если не сказать более категорично, воспротивился этому. Являясь истинным христианином, он не видел причины для того, чтобы не использовать добрый подвал в целях его предназначения, а именно для хранения вина. Винным подвалом он и оставался до того дня, пока Утер не послал людей привести его в порядок и подготовить к встрече, приуроченной к празднику бога, ожидавшемуся шестнадцатого июня. Ее проводили тайно, но не из-за страха, а для соответствия с политикой: официальное благодарение осуществлялось по христианской традиции, и Амброзиус собирался на нем присутствовать вместе с епископами и народом. До праздника я святилища не видел, будучи занят на работах по восстановлению христианской церкви, в которой должна была состояться церемония. На празднике Митры в подземном храме я собирался участвовать вместе с другими посвященными моего ранга. Большинства из этих людей я не знал или не мог узнать по голосу из-за маски. Только Утера невозможно было спутать ни с кем, и, конечно же, там должен был быть мой отец в качестве Посланца солнца.

Дверь храма закрыли. Мы, посвященные самого низкого ранга, ждали своей очереди в передней.

Передняя представляла собой небольшую квадратную комнату, освещенную двумя факелами, вставленными в руки статуй по обеим сторонам двери. Над дверью торчала львиная маска, вырезанная прямо в стене. Потрепанные временем, без носов и частей тела древние факельщики с достоинством несли свою службу. В передней было прохладно и пахло дымом. Холод начинал пробирать меня, передаваясь от каменного пола босым ногам. Но не успела меня охватить дрожь, как дверь храма открылась, и через мгновение все было охвачено разноцветными бликами света и огня.

Даже сейчас, спустя все прожитые годы, познав отведенное мне жизнью, я не могу найти в себе сил преступить клятву молчания и тайны. Этого не сделал, насколько я знаю, никто. Люди говорят, что то, чему ты научился в молодом возрасте, никогда не выйдет у тебя из головы. Я, например, так и не смог избавиться от чар неведомого бога, забросившего меня в Британию к ногам моего отца. То ли потому, что дух мой был скован, то ли вмешался сам бог, но мои воспоминания о богослужениях оказались затуманены, словно сон. Хотя, возможно, что это сон, и не только это мне приснилось, а и ночное поле, и, наконец, эта ночная церемония.

Кое-что я помню. Опять, но в большем количестве каменные факельщики, длинные скамьи по сторонам от центрального прохода, на них люди в ярких одеяниях и масках, повернутых к нам, внимательные глаза. В конце помещения ступени, ведущие под полукруглый свод, открывающий пещеру со звездным потолком и знакомым изображением Митры, убивающим быка. Каким-то образом оно избежало молотов богоборцев, передавая яркую и драматическую картину. Вот он, молодой человек в капюшоне, освещенный светом факелов и навек застывший в камне. Встав коленом на павшего быка, он вонзает ему в шею меч, отвернувшись в печали. У подножия лестницы стояли алтари огня, по одному с каждой стороны. За ними в одеянии и маске льва стоял человек с прутом в руке. Сзади — другой, Гелиодромос, Посланец солнца. В центре наверху под куполом возвышался Отец, ожидавший нас.

Маска ворона имела плохие прорези для глаз, и я мог смотреть только вперед. Мне не подобало вертеть клювом из стороны в сторону и поэтому я стоял, прислушиваясь к голосам и прикидывая, сколько здесь находится знакомых мне людей. Я знал лишь высокого Посланца, спокойно стоявшего у алтарного огня и одного из «львов», стоявшего не то в проходе, не то у ступеней и смотревшего мимо самодельных скамей.

Вот таковой была общая картина церемонии, и это было почти все, что я запомнил, не считая конца. Лев, руководивший обрядом, оказался все-таки вовсе не Утером. Это был невысокий, плотный человек, постарше Утера. Нанесенный им удар оказался ритуальным похлопыванием, лишенным злости, которую вложил бы Утер. И Посланцем был не Амброзиус. Когда он передавал мне символические хлеб с вином, я заметил у него на мизинце левой руки золотое кольцо с камнем из красной яшмы, изображающим маленького дракона. Когда он протянул чашу к моему рту, у него сползла накидка и обнажился знакомый белый шрам на загорелой коже. Из-под маски на меня глядели голубые глаза, вначале насмешливые, потом в них промелькнула искра смеха при виде того, как я вздрогнул и пролил вино. Похоже, Утер поднялся на две ступени с тех пор, как я последний раз присутствовал на торжествах. Поскольку больше Посланцев не было, для Амброзиуса оставалось лишь одно место...