– Не получится, увы. Далековато для меня, оторвусь от функции. Я по юго-западу работаю, но тут попросили помочь… – Андрей виновато улыбнулся. – Собственно говоря, сложившаяся ситуация мне крайне неприятна, в чем-то даже отвратительна…

Я посмотрел на Настю. Ага. Губы-то дрожат. Кажется, проняло!

– Что вы хотите сделать? – спросил я.

– Мне надо решить вопрос с девушкой. – Он виновато развел руками.

– Феликс обещал, что она может остаться у меня, – быстро сказал я. – Вы знаете Феликса?

– Нет, но это не важно. Ваш Феликс прав, конечно же. Поймите, я совершенно не против, если такая симпатичная молодая девушка будет жить… с вами. Меня послали поговорить с ней и попросить ее быть более благоразумной. Но я, к сожалению, слышал ее высказывание. Очень поэтичное – о мыши под веником, о жизни на коленях…

– Давайте попробуем исправить ситуацию? – Я доброжелательно улыбнулся. – Вы выйдете за дверь, снова зайдете, а я опять задам Насте вопрос?

Мужчина задумался. Потом пожал плечами и с энтузиазмом произнес:

– Почему бы и нет? Вы поймите, мне совсем не нравится эта работа! Я ведь историк по образованию, можно сказать, архивная крыса. Сижу в пыльной каморке, листаю старые документы, нахожу в этом огромное удовольствие. Массу любопытных открытий сделал, между прочим! Опубликовать ничего не могу, в журналах меня тут же забывают, письма не доходят, файлы стираются – ну, понимаете, обычные наши проблемы. Но ничего, для меня сам научный поиск – уже награда! А эта работа – она ведь для совсем другого склада характера людей… Я сейчас!

И он вышел.

Я посмотрел на Настю.

– Клоун какой-то, – тихо сказала Настя.

– Это функционал-полицейский, – сказал я. – Он нас обоих тонким слоем по потолку размажет. Поняла?

В дверь постучали – и полицейский вошел снова. Стал протирать очки рукавом пиджака.

– Настя! – громко сказал я. – Давай-ка плюнем на этих самодовольных снобов с Земли-один? Ты бросишь все эти детские игры в подполье и переедешь ко мне. У меня там есть море. И хороший ресторан поблизости.

Андрей просиял, подслеповато щурясь, кивнул. Нацепил очки и выжидающе посмотрел на Настю.

– Я тебе уже ответила, – тихо сказала она. – Нет. Я не собираюсь мириться с оккупацией.

– Ну вот, – горько сказал Андрей. Нахлобучил на голову мокрую шляпу. – Почему молодость всегда так глупа и необузданна? Почему мне достается вся эта грязь, вся эта мерзкая погода, все эти отвратительные действия…

Он пошел к Насте – неторопливо, вытирая на ходу руки о полы пиджака, будто у него внезапно вспотели ладони. Впрочем, он такой и был весь – мокрый, липкий, то ли от ливня, то ли от пота.

– Стойте, – сказал я. – Андрей, остановитесь! Вы же взрослый умный мужчина! Она глупости говорит! Я ее сейчас заберу, она поживет у меня и опомнится!

– Не могу, – грустно сказал он. – Такова моя функция. Не препятствуйте, Ки…

Я ударил его в живот. Ногой в прыжке – ударом, который используют только герои восточных боевиков.

Андрей отлетел назад, к двери. Зашатался, но удержал равновесие. Я уже стоял в стойке – не знаю, как она называется. Наверное, у мудрых японцев и китайцев как-нибудь да называется – «пьяный журавль», «гадящий медведь» или «глупый функционал».

– Ты не прав! – сказал Андрей с обидой. – Ты что делаешь? Мы же свои! Мы функционалы, мы должны помогать друг другу!

– Пошел отсюда, – сказал я. – Выметайся. Я ее не…

Теперь договорить не удалось мне. Следующие десять секунд мы кружились между колоннами, осыпая друг друга ударами. Я получил несколько очень болезненных ударов в грудь, причем у меня сложилось нехорошее ощущение, что полицейский пытается сломать мне ребра над сердцем. Зато у Андрея очки превратились в крошево торчащих из лица стекол, а на правой руке все пальцы торчали веером под неестественными углами.

Боли, похоже, мы не ощущали оба.

В какой-то момент я обнаружил, что мы стоим напротив большого французского окна, крепко держа друг друга за руки и пытаясь ударить противником о стекло.

Но у нас обоих это не получается.

– Дурацкая ситуация, коллега! – сказал Андрей, помаргивая. Из правого века у него торчал осколок очков, и я с содроганием понял, что при каждом движении века стекло скребет по глазному яблоку. – Я очень далеко от своей функции и поэтому значительно слабее, чем должен быть. У нас ничья, пат!

– Уходи, – ответил я. – Уходи и оставь нас.

– Но я не могу, ты должен меня понять!

– Я никому ничего не должен!

На лице Андрея отобразилось уныние.

– Тогда мы с тобой будем бороться, пока не появится кто-то третий. Верно?

– Верно, – сказала из-за его спины Настя и со всего размаха обрушила на его голову чугунный казанок.

Чугунный (да пусть и алюминиевый) казан – это вам не тефлоновая лохань с патентованным многослойным дном. Казан – это тайное оружие азиатов, надежный боевой друг татаро-монголов, незаменимый спутник и неприхотливого туриста, и городского любителя вкусно покушать. Он не нуждается в антипригарных покрытиях сомнительного происхождения и моющих средствах, которые растворяют жир даже в холодной воде, ёршиках и щетках. У бывалого казана нагар заполняет все его поры и образует гладкую, блестящую чёрную поверхность, хранящую в себе ароматы былых пловов, запечённого мяса, шурпы и всех тех яств, что тот казан видывал на своём веку. В хорошем старом казане самая простая еда превратится в блюдо из сказок «Тысячи и одной ночи». А сам казан со временем становится всё тяжелее, неся на своей поверхности антрацитовые следы истории.

Этот казан имел знатную историю и был полон плова. И судя по тому, как вольно-рассыпчато взлетел в воздух тёмно-красный от кунжутного масла рис, сверкающие золотом кусочки моркови, дразняще-ароматные головки чеснока, поджаристые кубики баранины, – плов очень неплохой. Да что там – плов самый настоящий.

У Андрея закатились глаза, он обмяк и осел на пол.

Я смотрел на Настю, она на меня.

– У меня есть знакомый негр, – сказал я. – Любит пивными кружками размахивать. Тебя бы с ним свести… на ринге.

– Я помогла? – спросила Настя.

– Еще как помогла, – согласился я. – Начиная с того момента, как сказала, что не смиришься с оккупацией.

– Не хочу я врать, – сказала Настя. Обернулась, поставила казан на барную стойку. Я легонько пнул Андрея – историк лежал тихо. Подойдя к стойке, я запустил в казан руку.

Смахнув со дна на один край остатки риса и моркови, придавил их всеми пятью пальцами, собрал в комок и, обжигая кончики пальцев ещё горячим маслом, отправил пригоршню плова в рот. Захлёбываясь от аромата и от слюны, невесть откуда заполнившей весь рот, едва смог выдохнуть из себя: