Инспектор решил схватиться за последнюю соломинку.

— А можете вы для порядка сказать, где находились вчера вечером, скажем, от половины одиннадцатого и позже?

— С удовольствием! — Он казался самой доброжелательностью. — Я был в баре. В том же самом, что и вы. В «Виктории». Я вошел туда как раз в тот момент, когда выносили ту несчастную женщину, которая спьяну пострадала в столкновении с вами, господин старший инспектор, если я не ошибаюсь. Во всяком случае, так мне рассказали. Жаль, что мы не встретились, а то могли бы вместе выпить и поболтать, и тогда не было бы необходимости здесь суматоху устраивать. Уверен, что результат был бы тот же самый, а вы как думаете?

— Да, это было здорово!

Рюстен вообще-то не отличался злорадством, однако сейчас на его обычно спокойном лице сияла кривая усмешка, а глаза иронически блестели.

— Я донял его…

— Ну да. Это было так явно видно.

— Он сам себя возбудил, ты не заметил? Старался казаться невозмутимым, но затем сорвался и разошелся.

— Уж не думаешь ли ты, что он просто чувствовал раздражение, потому что его еще раз вызвали на допрос, на котором выяснилось, что полиция ничего конкретного ему предъявить не может!

— А я тебе рассказывал, что думаю по поводу времени первого смертного случая? Что расчеты патологоанатома можно несколько сдвинуть в связи с тем, что дверь всю ночь была полуоткрыта?

— Это тонкости. Тут нужно быть математическим гением, чтобы рассчитать, как такая деталь могла повлиять на определение момента смерти.

— Это называется работой полиции.

— Признайся, Юнфинн, что ты и на сей раз вынужден согласиться, что парень не виноват. Я понимаю, что это тебя мало радует.

Валманн пропустил мимо ушей эту сокрушительную реплику.

— Он по уши в этом завязан.

— И все же мы не можем напасть ни на один след! Что у тебя с этим парнем?

— Ты слышал, как он выстроил безупречную цепочку действий, якобы объясняющих весь ход событий.

— Мне показалось, что все это звучало достаточно правдоподобно.

— Даже слишком правдоподобно! Все злодеяния и преступник на блюдечке. В комплекте с образом действий, мотивом и психологическим анализом. А потом он говорит, что не собирается играть в сыщиков-любителей.

— Мне показалось, что все нормально. Парень был поистине великолепен.

— Уж слишком все гладко. Он старается возвести вокруг себя прочную стену, чтобы нельзя было проникнуть внутрь. Спрашивается, для чего? Да чтобы скрыть свою причастность к делу.

— А в чем она, по-твоему, состоит?

Валманн молчал.

— То есть ты хочешь сказать, что нашел подозреваемое лицо, но не знаешь, в чем его заподозрить?

— Дай мне немного времени. Несколько часов. У меня тут… Здесь что-то… Я в этом уверен!

— Да, пожалуйста… Сколько хочешь времени, Валманн. Мертвые от тебя никуда не убегут.

— Да, но Эдланд может смыться в любой момент.

— К чему бы ему это? Уж этот сет он выиграл со счетом шесть — ноль.

— Чтобы опередить меня. Получить фору. Исчезнуть, а потом появиться в другом месте. Именно так он и действует. Мы с ним в некотором роде друг друга понимаем. Он знает, что я разгадал все это представление.

Он замолчал.

— Ты что, нить потерял?

— Да нет, — медленно произнес Валманн. — Я просто другую нить подхватил. Ты не возражаешь, если я по-прежнему буду действовать слегка в стороне от команды? Мне надо взглянуть на собранный нами материал еще раз. И с Нольде переговорить.

— Пожалуйста! — Рюстен сделал знак рукой, как будто приглашал к столу. Однако лицо его выглядело расстроенным. Ну ничего ни в какие ворота не лезет в этом расследовании, руководить которым ему поручили. Разве что теория Эдланда. — Как я понял, Моене слегка ослабила свое вчерашнее эмбарго?

— Я тоже об этом слышал. Не от нее самой, конечно, но…

— Добро пожаловать за стол. Но не вызывай больше никого на допрос, если у них нет дымящегося пистолета в руках.

— Устаревшая метафора, Рюстен. Сейчас достаточно маленького волоска из носа.

Нольде был занят и не мог взять трубку, так что Валманн продолжал сидеть и листать материалы дела об убийстве Карин Риис, фотографии и описания. Он как бы заново переживал все это — чисто убранное место убийства, изуродованное женское тело, следы полового акта, но без семени, отсутствие отпечатков пальцев на месте происшествия… Валманн попытался вспомнить свое первое впечатление — молодая жизнерадостная женщина по дороге на свидание (ведь она прихватила с собой противозачаточные средства и сексуальные игрушки). А дальше (здесь пришлось прибегнуть к помощи фантазии за неимением конкретных сведений) — ее любовник за дверью, в трех-четырех метрах от нее. Он стучал и кричал, по словам свидетелей. Даже заглянул внутрь через стеклянную входную дверь…

Эдланд. Что же он еще мог сделать? Потерял на несколько минут сознание и память, по его собственным словам. Пришел в себя уже по дороге домой. Вполне достоверное объяснение, во всяком случае, так сказал врач, выписавший ему лекарства. Лекарства такого рода и в таких дозах, которые предназначались для пациента с серьезным психическим расстройством. Диагноз держался в тайне. Чем же он был болен?

Опять Эдланд.

Валманн никак не мог отделаться от мыслей о нем. Он словно видел его перед собой, как тот сидит в тот первый вечер в баре «Виктория», один за столиком слева около двери. Прекрасно одетый в этом не таком уж элегантном баре маленького города. В белой рубашке, блейзере, новых джинсах. И в черных ботинках, новеньких и блестящих…

Ботинки!

Валманн застыл на месте. Ботинки бросались в глаза. Нечасто видишь до блеска начищенные ботинки в барах Хамара, и уж точно не в конце ноября в такую погоду. Они были такими необычными, что Валманн обратил на них внимание. Высокие ботинки до щиколотки, с толстой подошвой и шнурками до самых пальцев, как на спортивной обуви. По последней моде. Очевидно, дорогие.

Верно, на нем были красивые ботинки, ну и что из этого?

Да. Что из этого?

Он не вспоминал о них раньше. Просто забыл про них. И именно это ему показалось удивительным. Ведь через пару дней они просмотрели весь гардероб Эдланда — рубашки, костюмы, куртки, нижнее белье, спортивную одежду, там были мокасины, выходные ботинки, кроссовки, домашние тапочки, резиновые сапоги… Но ботинок, которые он надел в тот вечер в четверг, в этом наборе не было. В этом Валманн был абсолютно уверен, иначе он бы их вспомнил.

Сегодня во время допроса Эдланд был одет почти так же, как и в тот роковой четверг, но на ногах у него были белые зимние кроссовки. Менее стильные, подумал Валманн, и решил, что он совсем спятил, придавая значение таким деталям. Однако мысль эта его не оставляла.