Когда я, опаздывая, бегу на самолет, полторы дюжины фотографов и журналистов преследуют меня по коридорам аэропорта. Их послал журнал, возглавляемый Дианой Турбай, дочерью экс-президента Турбая. Заголовок следующего издания со мной на обложке в темных очках и пальто гласит:

«Вирхиния Вальехо убегает из страны!»

Содержание статьи наводит на мысль, что я бегу не от папарацци, а от правосудия.

Мы с Беатрис приезжаем в отель «Beverly Wilshire». Фелипе Лопес, поселившийся в дешевой гостинице, звонит с просьбой позволить ему появиться на знаменательном событии в качестве моего мужа, чтобы не платить пятьдесят долларов за вход. У меня нет другого выхода, и я соглашаюсь. Как же не помочь сэкономить такую сумму кинопродюсеру в центре Голливуда? Через некоторое время, когда мы с Лопесом беседуем, он говорит:

– Джон Войт[233] вот уже полчаса не сводит с тебя глаз, ты самая красивая девушка на празднике. Сейчас, когда я наконец свободен, ты действительно не хочешь встречаться со мной?

Смотрю на Джона Войта и, смеясь, отвечаю Фелипе: если верить журналу «Semana», устрашающий и мрачный босс Пабло Эскобар Гавирия не готов делить меня с сыном экс-президента, сделавшим из него легенду.

* * *

Пока я распаковываю чемоданы, вернувшись в Боготу, звонит телефон:

– Что же они с тобой делают, любовь моя? Почему болтают, что у тебя СПИД, ты беглянка и у тебя сифилис? Правда, что ты пыталась покончить жизнь самоубийством? До такой степени тебя замучили? Сделаем вот что: ничего мне не говори по телефону, завтра пришлю за тобой самолет, расскажешь, что натворили Виейра, что скрывает эта свора собак. Я прикажу убить этих «мясников» и эскулапов, кастрирую убийц с микрофонами! И Тарзана с папой!

Кто из женщин в моем положении не затанцевал бы от счастья от такой новости, да еще и от серенады марьячи этой ночью: «Любовь души» («Amor del Alma») и «Любимая голубка» («Paloma Querida») – бесспорное доказательство того, что святой Георгий всегда спасет девушку от змия[234]. Следующей ночью я чувствую себя самой защищенной женщиной во Вселенной. Пабло, кружа меня в воздухе, говорит, что самое важное – мое возвращение, наконец я снова в его объятиях. Уже никто и ничто не сможет мне навредить. На несколько дней я забываю про угрозы и анонимные звонки, сводных сестер и душегубов, магнатов и гадюк, экстрадицию и покойников, о том, ненавидит или любит меня остальное человечество. Ничего на свете не волнует меня больше, чем он, хочу лишь вновь прижаться к его лицу, груди, сердцу, оказаться в руках Пабло Эскобара. И пока он клянется, что когда вот так меня обнимает, остальные женщины уходят на второй план, я первая, единственная и последняя, а время, проведенное со мной, – настоящий райский уголок в его криминальной жизни, я плаваю в легком эфире, о котором говорил Хаксли. Рядом с этим мужчиной для меня не существует времени, пространства и страха, нет ни малейшего намека на страдания. Когда мы с Пабло вдвоем, то теряем рассудок и здравый смысл. Остается только мужчина, преследуемый правосудием, и женщина, за которой следит пресса. Они знают друг друга, нуждаются и заботятся друг о друге, несмотря на долгие разлуки, на его преступления и ее грехи. Сейчас они за пределами всех печалей.

– Так значит, Виейра заставили тебя сесть в самолет после того, как ты сражалась против течения в открытом море и сбросила шесть килограммов за один вечер?! Они настоящие душегубы, а ты – героиня! Я взорву лодку папенькиного сынка, она разлетится в щепки! Есть у меня один знакомый из «ЭТА», эксперт по взрывчатым веществам, который хочет приехать из Испании и поработать со мной. Говорят, он гений, вот и проверим, правда ли это.

– Но, Пабло… «ЭТА»… не слишком ли будет для Тарзана? Все-таки Сан-Мартин де Пахаралес – не какой-нибудь Кремль или Пентагон!

– Нет, Виейра просто сборище трусов… Но мне нужно, чтобы парень уже начал практиковаться, поскольку грядет война. А для Пентагона у меня другие планы, чего бы это ни стоило, я достану ракету, даже если придется идти за ней на край света.

Интересуюсь, о какой ракете идет речь, а он напоминает: о той, которая, по его замыслу, изначально предназначалась для защиты воздушного пространства «Наполеса». Так как ракету можно использовать только один раз, он передумал, решив направить ее на действительно важную цель, а не на самолеты ВВС или президентский дворец в Колумбии, который, вместе с батальоном президентской охраны, можно нейтрализовать парой выстрелов из базуки, без необходимости растрачивать впустую неимоверно дорогую ракету, которую невероятно сложно достать. Если выстрелить прямо в центр Пентагона, уничтожатся все защитные системы США, прервется их связь с союзниками. Поэтому Пабло пытается связаться с Аднаном Хашогги[235], самым богатым торговцем оружием в мире, который тоже ничего не боится.

– Пентагон… Вааау… ваааааау… Неужели ты не смотрел фильм «Розовая Пантера», где бриллиант в тысячу карат был защищен кучей перекрестных лучей, которые можно было разглядеть только с помощью специальных очков? Как тебе не пришло в голову, что в Пентагоне все именно так и устроено! Или думаешь, русские уже давно не послали бы к гринго ракеты, если бы все было так просто? Там несколько тысяч километров воздушного пространства, огражденного невероятным экраном из невидимых лучей, кажется, они называются лазерными! Вот так вот! В Белом доме и на базе Форт-Нокс[236] должно быть то же самое. Ох, любимый! Ты становишься похожим на злодеев из фильмов о Джеймсе Бонде, таких, как Голдфингер, готовых покончить со всем человечеством, чтобы достичь цели. Думаю, экстрадиция – уже не так страшно…

Пабло взбешенно уставился на меня. Мне кажется, он меня задушит.

– Вот как, Вирхиния?! Экстрадиция – это все, это конец! Абсолютно все, и не вздумай больше произносить такие безумные вещи, потому что я выкину тебя в окно! А Пентагон не защищен никакими лучами! Я ломал голову, думая, как заслать им ракету… Люди уверены, что гринго неуязвимые и самые умные, но это не так. Как думаешь я тогда пропихнул им миллионы тонн кокаина, цена за килограмм которого уже упала с 50 000 долларов до 14 000, со времени, как мы познакомились? Возможно, ты все еще не поняла, мы, колумбийцы, гораздо более предприимчивые, чем американцы.