– Добрый вечер, Ерофей. Рад наконец-то видеть тебя в полном сознании. Ты не будешь возражать, если я стану обращаться к тебе по имени? – осведомился мой гость. Закрыв дверь, он подхватил стоявший у стены стул и, поставив его перед моей койкой, непринужденно приземлился на жалобно скрипнувший предмет мебели задом наперед. Неудивительно. Дядечка-то весьма габаритный.

– Не возражаю, господин… – с намеком на вопрос кивнул я.

– Точно. В предыдущие наши встречи я, можно сказать, не успевал представиться. Ты был либо без сознания, либо засыпал. Борхард Брюсов. – Усмехнулся он и тут же добавил: – К аннандейльским Брюсам отношения не имею.

– А отчество у вас есть? – спросил я, решив оставить в стороне его странное замечание.

– Наша с тобой разница в возрасте не столь велика, – отмахнулся мой собеседник, – так что обращайся по имени.

– Ладно, – кивнул я, рассматривая гостя и задаваясь вопросом, кому именно из нас он только что польстил. Мне, посчитав старше, или себе, пытаясь казаться младше? Хотя-а… с влиянием возраста на внешность у здешних жителей творится такая чехарда, что определить возраст «на глазок» порой становится непосильной задачей. По крайней мере, для меня. Так что, возможно, он и не врет насчет разницы в годах, кто его знает… – По имени так по имени, мне же проще.

– Вот и договорились, – удовлетворенно кивнул гость. – Поговорим?

– С удовольствием, – кивнул я. – У меня скопилось немало вопросов.

– Верю, – коротко рассмеялся Брюсов. – Медики к тебе уже заходить боятся. Говорят, ты их замучил расспросами.

– А что делать? – Пожал я плечами. – Из этих молчунов мне даже собственный диагноз вытащить не удалось.

– Здесь они, конечно, чуть переборщили с секретностью, – понимающе покивал Брюсов, – но их тоже можно понять. Им платят жалованье, немалую часть которого составляет как раз плата за молчание. Кто же захочет терять такой прибыток? Да и нарываться на санкции за нарушение договора тоже дураков нет.

– Что, такие жесткие условия? – спросил я.

– Обычные для наемников дома, – пожав плечами, ответил Борхард. Вот как… значит, это не военный госпиталь и не тюремная больница. Уже непло… стоп. Фамилия? Но единственный дом, с которым я до недавнего времени сталкивался, это Ростопчины. Выходит, мой кровавый драп не удался? Обидно. Я вздохнул и неожиданно почувствовал легкий толчок в здоровое плечо. – Эй, парень! Ты опять уснул, что ли?

– Нет, просто задумался, – медленно проговорил я. – Полагаю, речь идет о фамилии Ростопчиных?

– Догадливый, – удовлетворенно кивнул Брюсов и, явно заметив мое напряжение, вытащил из кармана пиджака нестандартный зерком, по размерам больше похожий на планшеты моего прошлого мира. – Вижу, тебя эта информация не обрадовала, как и предупреждал глава. Что ж, тогда… держи, видеопослание под глифом на основной панели. Посмотри, послушай, потом договорим.

Борхард поднялся и вышел из комнаты, оставив меня в одиночестве. Неожиданно. Я тяжело вздохнул и, включив полученный от гостя зерком, хотел было уже открыть видеофайл, но мой взгляд наткнулся на текущую дату и время, мерцающие в углу экрана, и я невольно выматерился. Двое суток! С момента боя прошло двое суток, а значит, об отъезде с Грацем и Остромировым можно забыть! Дьявольщина. И тут все не слава богу.

Первым позывом было попытаться связаться с волхвом по имеющемуся у меня в памяти номеру, но и тут вышел облом. Зерком просто отказался реагировать на мои потуги. Единственной доступной функцией оказался видеопроигрыватель, в списке воспроизведения которого, опять же, значился лишь один файл. Арргх! Гадство.

Я дернулся и тут же зашипел от боли, пронзившей раненое плечо, зафиксированное в чем-то похожем на лубки. Кажется, действие обезболивающего сходит на нет. Так, стоп… дышать, успокоиться…

Спустя минуту я более или менее пришел в себя и вновь сосредоточил свое внимание на зеркоме. Что ж, посмотрим, какие еще новости обрушатся на мою голову. Щелчок по пиктограмме проигрывателя, и белоснежный фон сменился чернотой. Мелькнул значок загрузки, и черный экран расцвел красками, демонстрируя какой-то кабинет и сидящего за столом моложавого мужчину с резкими, словно вырубленными топором чертами лица и весьма холодным взглядом водянисто-серых глаз.

«Доброго времени суток, Ерофей Павлович…»

Речь Шалея Силыча Ростопчина была ровной и размеренной, без единого намека на эмоции. Но вот смысл… Фактически глава дома принес извинения за действия своего «младшего партнера», слишком зазнавшегося и решившего, что под прикрытием знатной фамилии он может творить все, что ему заблагорассудится. Понятно, что никакой благодарности за «окорачивание» наглеца я не дождался, но, помня уроки Ружаны Немировны, могу утверждать, что для главы фамилии подобный ход был бы «потерей лица», как говорят японцы. Да, собственно, и сам факт извинений перед простолюдином кое-кто из фамильных спесивцев мог бы посчитать уроном своей чести. К счастью, Ростопчин оказался не из таких. Понятно, что это действо не доставило ему удовольствия, но судя по всему, мужик решил действовать по правде, а не по понтам… и если здесь нет подвоха, то мое мнение о Шалее Силыче и Ярославе Беленьком, донесшем ему и мне о задумке покойного Барна и не менее покойного капитана Орвара, изменится в лучшую сторону. Ну и компенсация. Десять тысяч рублей, это примерно тройная стоимость всех упертых из моей лавки поделок.

В общем-то, все получилось очень неплохо. Ну, относительно. Пока я играл в салочки с людьми Барна, группа Брюсова, воспользовавшись некоторыми недокументированными возможностями зеркома младшего партнера Шалея Ростопчина, прослушала переговоры Барна с подельниками, определила их местонахождение и вышла на охоту за ним самим и капитаном Орваром. Я далек от мысли, что причиной подобных действий было благородное желание спасти мою шкуру. Об этом говорит и приказ о полном уничтожении всех моих противников, полученный Борхардом. Всех, то есть не только Барна и его наемников, но и капитана Орвара, на секундочку, армейского «особняка» вместе с его группой. Понятно, что это желание было продиктовано беспокойством о репутации дома, изрядно подмоченной тем самым Барном вместе с его компаньоном в погонах, и заботой об отсутствии возможностей для шантажа последним главы высокой фамилии. Конечно, для завершения этой картины стоило бы грохнуть и меня вслед за этой шустрой парочкой, но Ростопчин оказался более хитровымудрен и пошел другим путем. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…» и так далее. Иными словами, по ходу своего монолога Шалей Силыч продемонстрировал мне запись, на которой было отчетливо видно наше с Барном столкновение в парке…

Понятное дело, что всплыви этот файл в суде, и мне сильно не поздоровится, двойное убийство налицо, но Ростопчин не идиот и, как он сам сказал, прекрасно понимает, что в этом случае я и сам молчать не буду, а это нанесет его фамилии немалый урон. Придется, дескать, изыскивать возможности заставить меня замолчать, а это расходы и, опять же, риски. Тем не менее Шалей готов на них пойти, в случае, если эта история так или иначе всплывет. Говорил он открытым текстом, явно не полагаясь на умение семнадцатилетнего юнца читать послания между строк. Собственно, он даже причины такого своего решения объявил. Дескать, мало ли что в жизни может пригодиться, а разбрасываться если не добрыми, то хотя бы нейтральными отношениями с талантливой молодежью есть глупость несусветная. Не могу сказать, что легко поверил в такой альтруизм, но… пусть так. Предложение разойтись бортами и молчать о происшедшем во веки вечные было высказано, и я его принял. Тогда как слов о дальнейшем сотрудничестве я не услышал, и, следовательно, в текущее соглашение мы его не включаем… О чем и сообщил Борхарду, когда тот вернулся в мою палату для продолжения разговора. Надо было видеть лицо Брюсова, когда я известил его о своем решении.