Как я ни старался, я не мог вспомнить из той жуткой сцены ничего поучительного, кроме отвратительной замогильной шутки, выведенной над дверью в спальню: «Жизнь это».

— Джон сам рассказал мне, где тебя найти, — объяснил монстролог. — Так же, как он пытался рассказать, где искать Мюриэл. Когда Доброгеану пришел с новостями, я сразу понял, куда он тебя забрал. Разве ты не помнишь, что он сказал: «Он выставит тебя в Мусорке для чудищ, где всем вам, грязным тварям, и место». — Он открыл глаза, приподнял голову и выглянул через барьер. — Хмм. Они не торопятся. Интересно, хорошо это или плохо. — Он снова лег. — Кстати, они нашли девочку Новакову в грязи на дне, когда осушили подвал.

Я знал, что она была не единственной жертвой, которую нашли в том подвале. Он заметил мое волнение и сказал:

— Ты ничего не мог сделать, Уилл Генри.

Я ответил:

— Это как раз то, что я сделал, сэр. Ничего.

— Бесполезно себя винить. Что, это возродит девочку или изменит будущее? Ты сделал в точности то же самое, что сделал бы я, что сделал бы любой при таких обстоятельствах. Представь, что ты бы взял ребенка и ушел. Как много новых жертв пало бы в ту ночь из-за твоего ненужного альтруизма? В жизни часто приходится делать трудный выбор, Уилл Генри, и в монстрологии это приходится делать даже чаще.

Он ждал моего ответа. Он знал, что я соглашусь. Я всегда с ним соглашался. «Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: "Да, сэр! Да, сэр!" и устроил нам второе пришествие!»

— Я должен был его спасти, — сказал я.

— Спасти? От чего спасти? Ты тогда не имел представления, находился ли Джон в доме.

— Я должен был его спасти, — повторил я.

— Очень хорошо. Предположим на минуту, что спас. И предположим, что ты выяснил, чей он. Теперь ты можешь смело предположить, что он бы не дожил до своего первого дня рождения, потому что шансы не в его пользу, Уилл Генри, — это мрачная реальность гетто. Ты бы спас его от одного чудовища, но предал бы другому, не менее кровожадному.

Я покачал, головой.

— Я должен был его спасти, — сказал я в третий раз.

Он покраснел, его глаза загорелись. Наверное, он после моих всегдашних подобострастных ответов оказался не готов к тому, что я стану менее подобострастным!

— Почему? — требовательно спросил он.

— Потому что мог спасти, — ответил я.

Их положили рядом, две любви моего хозяина, в семейное захоронение Чанлеров, потому что отец самого непутевого сына все равно отец. Старший Чанлер не разговаривал с Уортропом, если не считать нескольких угрожающих слов после панихиды у могилы в том смысле, что он собирается разорить его до последнего гроша. Ответ Уортропа: «Это было бы только справедливо, но прошу оставить мне хотя бы мой микроскоп».

На похоронах были фон Хельрунг, а также несколько других монстрологов, включая уцелевших членов охотничьей команды. Доброгеану с серьезным видом пожал мне руку и заявил, что доктору повезло с учеником, очень способным и очень храбрым.

Лилли тоже пришла. Я не знаю, как она сумела это устроить, но она выскочила из кареты в черном платье и с черной лентой в локонах. Во время службы она сидела рядом со мной и в какой-то момент взяла мою руку в свою. Я не пытался ее высвободить.

— Значит, ты уезжаешь, — сказала она. — У тебя был такой план — уехать, не попрощавшись?

— Я служу доктору, — ответил я. — У меня нет собственных планов.

— Думаю, это самое жалостливое и трагическое, что я когда-либо слышала. Ты будешь обо мне скучать?

— Да.

— Ты просто так говоришь. На самом деле ты не будешь скучать.

— Я буду скучать.

— Ты планируешь поцеловать меня на прощанье? О, извини. Твой доктор планирует, чтобы ты поцеловал меня на прощанье?

Я улыбнулся.

— Я его спрошу.

Она хотела знать, когда мы снова увидимся. Придется ли ей ждать целый год?

— Если только дела доктора не приведут нас сюда раньше, — ответил я.

— Ну, я ничего не могу тебе обещать, Уилл, — сказала она. — Может, я буду слишком занята. Через год я уже буду ходить на свидания и рассчитываю, что мое расписание будет очень плотным. — В ее глазах прыгали веселые искорки. — Вы приедете на следующий конгресс? Или твой доктор покинет Общество из-за того, что он проиграл это маленькое голосование?

Это была правда. Доктор потерпел поражение. Минимальным большинством была принята резолюция фон Хельрунга, звучавшая — по крайней мере, по мнению Уортропа, — как похоронный звон по монстрологии. Он мог остаться солдатом в изгнании, одинокой лодкой разума в море суеверий, но какова была бы награда? Какое слабое утешение он мог бы найти в своих принципах, если то единственное, ради чего он жил, было похищено в течение какого-то часа?

Как я и ожидал, он принял известие с тяжелым сердцем, но его реакция меня просто поразила.

— Я совершил жестокую ошибку, Уилл Генри, — признался доктор накануне нашего отъезда домой. — Но в отличие от твоей ошибки в трущобах, мою можно исправить. Еще не слишком поздно.

Его лицо казалось благостным в жалком осеннем свете, который пробивался через выходящее в парк окно. Он говорил с твердостью человека, для которого его путь ясен и прозрачен.

— Перед смертью Джон задал мне вопрос, на который у меня не было ответа: «Что мы дали?» Должен признать, что я не такой человек, который видит в таком вопросе какой-то смысл. Для меня это была просто часть его бреда. А вот твой отец понимал и заплатил за свой дар самую высокую цену. Понимаешь, Уилл Генри, это не то, что мы даем, а то, что мы хотим дать. Что мы можем дать. Ты оставил того ребенка в коридоре. Дар был в твоих руках, но ты его не отдал. Ты не можешь этого вернуть, так же как твой отец не может вернуть своего дара, сделанного мне. Но я не так безнадежен. У меня еще есть выбор, чтобы ответить на вопрос Джона.

Он придвинулся ко мне.

— Я потерял все. Джона. Мюриэл. Даже свою работу, то единственное, что давало мне утешение во все годы моего одиночества, — я потерял даже это. Ты единственное, что у меня осталось, Уилл Генри, и, боюсь, я тебя тоже потеряю.

— Я никогда вас не оставлю, сэр, — сказал я. И я в это верил. — Никогда.

— Ты не понимаешь. Скажи мне еще раз, почему ты должен был спасти того ребенка в коридоре.

— Потому что мог спасти.

Он кивнул.

— И я тебя спасу, Уилл Генри. Потому что могу. Вот ответ на вопрос Джона.

Тогда я понял. Я отодвинулся на нетвердых ногах. Комната стала кружиться вокруг меня.

— Вы отсылаете меня, — сказал я.

— Ты чуть не погиб, — напомнил он. — Три раза, по моим подсчетам. Если ты останешься со мной, то когда-нибудь удача от тебя отвернется, как она отвернулась от твоего отца. Я не могу этого допустить.