— Опять ты со своими стеклянными банками! — язвит он. — У меня такое чувство, что скоро ты и меня засунешь в какую-нибудь банку.

Стоя у раковины и соскребая с кастрюли засохший желток, я представляю себе, как благожелательно рассматриваю через стекло прекрасные экземпляры Тобиаса и Фрейи, надежно закупоренных в одной из моих банок.

Фрейя сегодня почти ничего не ест. Я забываю о своих принципах и высыпаю в ее бутылочку ложку сахара. Сначала она принимается жадно глотать, но очень скоро начинает извиваться и плакать, а через полчаса срыгивает все съеденное. Предположительно, вместе со всеми своими лекарствами.

Если она выбрасывает вместе с рвотой лекарства, есть опасность сильного приступа. Но если я дам ей лекарство дополнительно, может быть передозировка.

Я беру бутылочку и начинаю снова кормить ее. На это уходит два часа. Затем я даю ей половинную дозу лекарства и укладываю спать.

Четыре часа утра. Я проснулась с тревожным чувством. В последние дни Тобиас все больше и больше игнорирует меня. Он глух ко мне, и я боюсь наступления долгой зимы, его такой глухоты и моих криков и воплей, которые должны будут становиться все громче, чтобы он услышал меня. Мне снятся кошмары: он сидит с наушниками на голове в какой-то пещере, такой глубокой, что, как я ни кричу, голос мой туда не проникает. Он уходит навсегда, а я не в состоянии дотянуться до него.

Не желая валяться без сна, я встаю. Я нахожу Фрейю спящей в своей кроватке; она мокрая, потому что всю ночь пролежала в луже собственной рвоты. Должно быть, она вырвала и бóльшую часть второй бутылочки, которую я ей скормила.

Я вытираю ее и привожу в порядок, стараясь не разбудить. Потом я прибираю в студии Тобиаса, складываю его бумаги и оставляю все в аккуратной стопке у него на клавиатуре. Я провожу подсчет наших финансов и прикидываю, сколько примерно дней мы еще можем позволить себе продержаться тут.

Когда Фрейя просыпается, я с исключительной аккуратностью кормлю ее. Где-то через полчаса она все вырывает.

***

Фрейя непрерывно кричала в течение восьми часов. Кричала всю ночь. В семь утра я уже сама кричу в истерике — это один из тяжелых случаев, когда слышишь, что срывается с твоих губ, но не уверен, действительно ли ты говоришь такое или нет.

— Я не вынесу этого! Я не вынесу такой жизни. Лучше бы я умерла. Пожалуйста, пожалуйста, пусть у меня будет рак, чтобы я умерла. Я так бесконечно несчастна!

Это все адресуется Тобиасу, но он продолжает спать: в ушах у него беруши.

В восемь он начинает ворочаться и слабым голосом говорит из постели:

— Дорогая, ты не могла бы сделать мне кофе?

На дверце холодильника висит фотография Фрейи, сделанная три месяца назад. Я смотрю на нее, пока включаю электрический чайник. Я в шоке от того, как она похудела.

Я ставлю кружку, насыпаю в нее кофейный порошок, наливаю молока, жду, пока чайник закипит, после чего заливаю все это кипятком.

— Готово! — ору я.

— О, отлично! Не могла бы ты принести мне сюда?

— Нет, блин, ты прекрасно можешь сам спуститься. Я готовлю завтрак.

Тобиас появляется через добрые минут десять, сонно протирая глаза.

Я грохаю перед ним его кружкой. Он отхлебывает кофе и укоризненно смотрит на меня:

— Растворимый? Ох, Анна…

— Если я приготовлю бутылочку, покормишь ребенка?

— Прослушай, Анна, прости, но мне нужно отослать несколько имейлов. Это насчет моей музыки. Возможно, что на этот раз финансирование действительно поступит. У меня есть шанс выпить настоящего кофе?

Я сую хлеб в тостер, накрываю стол для завтрака, ставлю грязные после ужина тарелки в раковину и мою посуду. Потом протираю все рабочие поверхности, выдраиваю раковину и начищаю краны. Смешиваю лекарства для ребенка, добавляю туда ложку меда и втягиваю все это в шприц. Достаю поднос и выставляю на него лекарства и прибор для измерения давления. Готовлю бутылочку детской смеси и также ставлю ее на поднос.

Я уже готова отправиться в гостиную для еще одной неблагодарной попытки накормить Фрейю, когда на кухне появляется Тобиас и бросает свою кружку из-под кофе в раковину.

— А как насчет того, чтобы помыть за собой чашку?

— Прости.

Он оставляет чашку в раковине, идет к тостеру, достает оттуда холодный тост и кривится. Тогда он инспектирует мои стеклянные банки и снимает с полки одну из них. После этого он откручивает крышку и встряхивает банку так, что мое домашнее печенье вываливается на кухонную стойку. Он берет несколько штук и снова направляется к двери, бросив открытую банку лежащей на боку рядом с горкой выпавшего печенья.

— Тобиас! — Мой голос звучит достаточно жестко, чтобы зацепить его внимание.

— М-м-м?

— Мне осторчертело, что ты и пальцем не шевелишь, чтобы выполнить свою часть домашней работы. Ты готов развлекаться, но не биться часами, чтобы накормить Фрейю. Ты никогда не смешиваешь для нее лекарства и не следишь, чтобы она приняла их вовремя. Ты никогда не делишь со мной тяжелую рутинную работу. Каждое утро я заставляю себя встать и пробую, пробую, пробую делать все сама, но не получаю поддержки; ты похож на зыбучие пески, хотя на самом деле также напоминаешь бетонную плиту — в любом случае, ты не тот надежный утес, в котором я нуждаюсь. Мне надоело, что я никогда не могу на тебя положиться. Мне до чертиков надоела эта жизнь. Я не хочу уходить от тебя — просто не думаю, что смогу остаться здесь, не сойдя при этом с ума.

Наступает выход Тобиаса, где он должен обнять и успокоить меня.

Вместо этого он хватает с полки чашку — я замечаю, что это щербатая чашка, — и швыряет ее в стенку.

— Анна! Хватит с меня твоих придирок! Ты на себя посмотри! Откуда появилась вся эта тяжелая рутинная работа? Ты посвятила ей свою жизнь, ты сама ее создаешь. А потом еще обвиняешь в этом меня, потому что не получаешь от нее удовольствия.

Я издаю страшный вопль, который вырывается из вечно сдерживаемого источника ярости, о котором я вряд ли подозревала. Как будто я стою в стороне и наблюдаю, как из меня наружу рвется что-то неуправляемое.

Я кричу и кричу. Иногда это слова, иногда — нет. Слышать-то я их слышу, но контролировать не могу.

— Тогда иди и посиди на скале со своими друзьями-ящерицами — мне нет до этого никакого дела. Я умываю руки. Я больше не хочу ничего этого делать!

Я начинаю бить все, что попадается под руку. Я фантазировала на эту тему много месяцев, но реальность намного привлекательнее. Это продолжается некоторое время; я вижу, как Тобиас из фазы сдержанности переходит к изумлению, а потом уже почти пугается. Это очень приятное ощущение. Я отдаюсь ему и какое-то время голошу без слов.

Тобиас пытается встать между мною и теми вещами, которые я крушу. Но я для него слишком шустрая. Я постоянно уворачиваюсь от его рук.