— Наш дед, умирая, передал ее мне, — произнесла Ливия низким голосом, таким глубоким и чувственным, что мужчины наклонились вперед, чтобы не упустить ни слова. — Он доверял мне, и я выполнила его последнюю волю. И сегодня я заклинаю тебя его именем и именем нашего предка, пролившего свою кровь, чтобы сберечь эту книгу, не продавать мастерские Гранди.

Флавио часто заморгал и опустил взгляд на тетрадь. Ливия увидела, как по телу брата пробежала дрожь, и его тонкая шея показалась ей вдруг невероятно хрупкой. Набалдашник его трости переливался в луче солнца. Медленным, благоговейным движением он протянул руку и коснулся красной обложки.

Она вспомнила изуродованные руки Андреаса, шрамы на его теле, отстраненный взгляд, когда он говорил о войне. Флавио вернулся сломанным из тех же боев, из этой безжалостной России, о которой ей не было ничего известно, и тогда она не захотела его понять. Два года назад у нее не было ни терпения, ни мудрости прислушаться к его отчаянию. Внезапно она с тоской подумала, что во всем происходящем виновата она сама.

Если бы она постаралась понять брата, сдерживая свою импульсивность и надменность, не случилось бы той ночи любви с Франсуа, она бы не забеременела и, возможно, не стояла бы сейчас в роскошном кабинете Дзанье, обнажая свою душу перед мужчинами, которые пожирали ее глазами.

Ливия посмотрела через окно на безмерно голубую лагуну с темными точками причалов для гондол, угадывая вдалеке башенки и крыши с красной черепицей, дымоходы и подвесные деревянные террасы — дрожащие, перламутровые, воздушные. «Я изменилась», — подумала она почти со страхом.

Она уехала в северный город, так отличающийся от ее родных мест, во французский военный гарнизон с флорентийскими красками, который предоставил ей убежище, когда она совсем этого не ожидала. Ливия вспомнила о Меце, давшем ей некоторое успокоение, о городе, в котором она родила своего сына, о его домах, таких же древних, как в Венеции, об этом таинственном городе, чьи корни глубоко уходили в прошлое, где несколько веков назад Карл Великий похоронил свою супругу.

И все же, лежа долгими бессонными ночами рядом с заснувшим мужем, она понимала, что не сможет жить без огня и cristallo. Она познала опьянение тела, страсть, адюльтер и отравляющий вкус предательства, подарила жизнь своему ребенку. Все эти никому не видимые глубокие и серьезные раны превратили ее в ту женщину, которая сейчас в последний раз яростно и отчаянно боролась за сохранение своего наследства. Она также с некоторым удивлением поняла, что, несмотря на все это, так и не познала любви, и это откровение, словно стрела, пронзило ее сердце.

Что осталось от великих Гранди? Господи, ведь они превратились в ничто! Пыльная заброшенная мастерская; имя, давным-давно вписанное в «Золотую книгу почетных граждан Мурано», что вызывало уже не восхищение, а скорее жалость; несколько прославивших это имя изделий, которым воздают должное, разглядывая их в витринах Музея стекла, разместившегося в залах дворца Джустиниан, одного из самых больших в лагуне; всклокоченные брат с сестрой, почти обезумевшие от гнева и отчаяния, доведенные до нищеты и выясняющие отношения под жадными взглядами своих конкурентов.

На сердце у нее было тяжело, потому что ее брат превратился в собственную тень, потому что он унижался перед Марко Дзанье, и она чувствовала себя виноватой в том, что довела его до такого состояния.

В глубине души Ливия понимала, что уже слишком поздно. На этот раз Феникс действительно умер. Даже самые красивые легенды имеют конец. Горечь и печаль, словно капли ртути, разливались по ее телу глухой болью. Она положила руку своему брату на плечо, и тот вздрогнул от этого прикосновения.

— Прости меня, Флавио, — тихо произнесла она.

Она подняла глаза на Марко Дзанье, который остался стоять, и они некоторое время молча, в упор смотрели друг на друга. Она молила Бога, чтобы не расплакаться, во что бы то ни стало сохранить достоинство.

— Прошу прощения, Марко, — прочистив горло, сказал Флавио, — и у вас тоже, господа, что зря потратили свое время, но мастерские Гранди больше не продаются.

Он с трудом поднялся, на секунду опершись на стол, чтобы сохранить равновесие. В одну руку он взял красную тетрадь, в другую — свою трость. Впервые в жизни Ливия различила в бесстрастном взгляде серо-голубых глаз, так похожих на ее глаза, гордость, и это подарило ей надежду.

— Марко, господа, желаю вам удачного дня.

Он склонил голову, прощаясь, затем медленно удалился своей усталой походкой покалеченного человека. Она молча проводила его взглядом и последовала за ним.

Несколько недель спустя, прислонившись к косяку, Ливия стояла на пороге «комнаты с ядами», где хранилось сырье, необходимое для получения смеси, из которой варили стекло. Как обычно, она убедилась, что вытяжка работает хорошо. Нельзя было позволять частичкам натрия, кремнезема и карбоната кальция рассеиваться в воздухе. Красители также могли представлять потенциальную опасность для рабочих, занимавшихся подготовкой смеси, которую затем помещали в стеклоплавильные горшки и отправляли в плавильную печь.

Она наблюдала за Тино, который тщательно выверял состав для стекла чиароскуро. Мастер-стеклодув решил приготовить смесь сам и выставил за дверь помогавшего ему работника, чтобы не предавать секрет огласке.

Флавио был единственным, кроме Тино и Ливии, кто видел формулу, но он заявил, что все это так же непонятно, как китайский язык. Его развязный тон вызвал раздражение у сестры, и она стиснула зубы, чтобы не сказать очередную колкость в своем духе. Несмотря на то что теперь они ладили гораздо лучше, различия их характеров еще вызывали у обоих вспышки гнева, оставлявшие их без сил. Как, черт возьми, он мог оставаться равнодушным к этим нескольким строкам, написанным их предком, который изобрел состав, прославивший их фамилию во всем мире?

«Это как с бриллиантами, — заявил Тино зачарованно. — Блеск появляется не в результате отражения света от драгоценного камня, как принято думать, а от преломления света внутри самого бриллианта. Вот он, секрет Гранди… Свет проникает в хрусталь, который его преображает».

Флавио уставился на Тино круглыми от непонимания глазами, но Ливии сразу стало ясно, что он имеет в виду. Процесс изготовления был простым, но деликатным в исполнении. К тому же чудо чиароскуро могло произойти, только если выдуваемое стекло приобретало идеальные пропорции. Мастер-стеклодув должен был предвидеть, как будет вести себя свет, прикоснувшись к стеклу — вот почему знаменитые бокалы на высоких ножках имели расширяющиеся чаши в форме лепестков роз.

Тино тщательно взвесил различные компоненты, прежде чем растолочь их, чтобы получить однородную массу. Он осторожно высыпал смесь в емкость.

— Все правильно? — спросила Ливия, в то время как он не сводил глаз с полученного состава.

— Мне кажется, да, — прошептал он, и Ливия удивилась благоговению этого матерого волка — у него было такое выражение лица, словно он только что тайно проник в священный храм. — Нам остается только добавить стекло, — проворчал он, будто устыдившись своего волнения.