Бывало, сидит она за работой, шьет что-нибудь… вдруг остановится, руки опустит, уставится в одну точку и думает, думает, думает…

Отец испугается, спросит:

— Что с тобой, дочка?

Не слышит Труда. Брат переспросит:

— О чем задумалась, Труда?

Девушка очнется, оглянется, вспыхнет вся до кончиков ушей, шепнет: «Ни о чем!» — и снова поспешно возьмется за шитье.

Мужчины переглянутся с улыбкой… «Нас, мол, не проведешь!» — но смолчат, не желая вгонять ее в еще больший конфуз.

Труда была лишена каких бы то ни было известий и жила одними надеждами. Но зато она свято берегла тот стакан, к которому прикасались губы ее возлюбленного в тот единственный вечер, который он провел у них.

Но, быть может, достигли наибольшей остроты чувства обитательниц замка Депли вблизи Компьена.

По уходе сына и племянника виконтесса д’Иммармон вернулась туда на жительство вместе со своей дочерью Изабеллой. Бедные женщины считали минуты, жадно ловили все сведения, трепетали при мысли о каждом сражении.

Мать страшилась за участь двоих дорогих ей людей: сына и племянника, за Жака и Жана, дочь же мучилась за троих: за брата, за кузена и за принца. Что касается госпожи д’Иммармон, то она значительно остыла в своей приверженности к молодому претенденту: уж слишком много горя и бед нес этот роковой человек всем тем, кого судьба сталкивала с ним. В глубине души она нередко думала, что было бы благодеянием судьбы, если бы эта высокая персона могла исчезнуть навеки в хаосе превратностей войны. Все ее чувства, вся ее любовь переносились на его двух спутников, обреченных делить его судьбу.

Чувства Изабеллы тоже успели несколько измениться. Она продолжала питать отголоски нежного чувства к своему прекрасному, сказочному принцу, которого она раньше мечтала покорить, но вместе с тем в ее душе значительно смягчилось чувство раздражения против Жана и Жака за их ссоры и распри. Время многое сгладило в глазах Изабеллы и осветило другим светом возмущавшие раньше отношения ее близких. Теперь она только и думала о том, чтобы скорее вернулись невредимыми и Жан и Жак, и чтобы она могла встретить их широко распростертыми, родственными объятиями.

А принц… Ну, что же!.. Ему она желала вернуть себе трон, уважение и верноподданнические чувства народа, но желания соединить свою судьбу с его судьбой, как бы она ни была блестяща, она не испытывала. Хотя Изабелле было только двадцать лет, но опыт уже успел придать ей известную дозу благоразумия. Когда она думала теперь о Жане де Прюнже, то в ее сердце снова, как прежде, усиливалось мягкое чувство и она снова начинала думать, что их жизни тесно связаны между собой повелением свыше. Она кротко покорялась, понимая, что бурные выходки ее жениха были вызваны исключительно любовью к ней.

Бедный, бедный Жан де Прюнже!.. Почему не пришлось ему узнать все это раньше, до того как он, сраженный вражеской рукой, упал бездыханным на бранном поле под Фридландом? Эта весть хоть сколько-нибудь скрасила бы его последние минуты.

И мать и дочь Иммармон бесшумно бродили по тихим комнатам старого замка. Мать постоянно вспоминала детские годы сына и племянника, так как она с самого раннего детства воспитывала Жана, оставшегося круглым сиротой: его отец был убит в вандейском восстании, а мать вскоре умерла с горя по мужу.

— Дети мои, дети! — шептала госпожа д’Иммармон, ломая себе руки. — Ты не понимаешь этого, — говорила она Изабелле, — надо быть матерью, чтобы понять меня. Дети мои… милые, родные!..

В парке она останавливалась в заветных уголках сына и подолгу простаивала на одном месте, припоминая эпизоды прошлого…

— Вот здесь, — говорила она Изабелле, — они любили играть в прятки… Тебя еще не было тогда, ты еще не родилась… Они любили это место и часто-часто играли здесь… Они были тогда так дружны между собой!.. Ни ссор, ни размолвок… Ах, зачем, зачем только явился этот принц?..

Изабелла слушала, и слезы накипали у нее на душе и жгучими рыданиями подступали к горлу. Ее тоже обступили свои воспоминания. Она думала о Жане де Прюнже, о том, сколько она причинила тяжких минут ему, такому доброму, такому любящему… Потом она думала о своем брате. Как она любила его, когда ей было пятнадцать лет, а ему двадцать! Сколько в нем было всегда благородства, деликатности! А потом… потом он изменился к ней!.. Стал суров и грозен… Она тяжело вздыхала и в свою очередь думала с тоской: «Ах, зачем, зачем явился этот принц?»

Действительно, несчастный принц, служивший игрушкой в руках того, кто занимал его трон, принц, на глазах которого умирали его самые преданные друзья, непризнанные или отверженные, тогда как вдали, в родной, далекой Франции, от него отходили и отрекались его последние партизаны.

В это бурное время, может быть, одна только женщина была чужда личным интересам. И эта женщина была Полина Боргезе. Она уже позабыла царственного неудачника, пленившего ее на краткий миг своей роковой судьбой и своей красотой. Для нее, сестры властителя мира, окруженной ярким отблеском ореола его гения, не было ничего ослепительного в образе последнего отпрыска королевского дома Франции. Она так привыкла к поклонению настоящего времени, что для уважения к прошлому величию у нее не оставалось места. Она так легко, так свободно и дерзко-беззаботно отошла от своего мимолетного каприза, как будто дело шло о самом простом смертном, пленившем ее стройностью фигуры или блеском красивых глаз.

Этой характерной чертой она предупредила историю: что сталось с престижем Бурбонов в сравнении с ослепительным блеском героя Аустерлица, Йены и Ваграма? Он померк, как меркнет жалкий свет свечи в ярких лучах восходящего солнца.

Вернувшись в Рим, во дворец Боргезе, Полина принимала все знаки уважения и преданности как нечто должное, отвечая на все это униженное внимание своей несколько усталой улыбкой.

Если безумно храбрые фанатики кидались навстречу смерти и погибали — она и это находила вполне естественным и неизбежным: империя была рождена в триумфе и в триумфе же должна была и существовать. Средства безразличны: не разбивши яиц, не сделаешь яичницы.

Если в уме Полины и мелькала между прочим возможность гибели Гранлиса на поле брани, то, во всяком случае, она относилась к ней без особенного волнения. Как знать? Может быть, она даже находила, что эта трагическая развязка явилась бы желанным исходом…

Но в эти дни безграничной преданности и самопожертвования кто же считался с ценностью человеческой жизни? Буквально никто; а уж меньше всех, конечно, принцесса Боргезе, герцогиня де Гвасталла, в девичестве Полина Бонапарт, уроженка дикой Корсики, о которой еще Жан-Жак Руссо писал в эпоху царствования Людовика XV: «У меня есть предчувствие, что этот маленький островок поразит весь мир».

Время шло. Наступил день, когда во Францию пришел следующий печальный бюллетень:

«Исполняя возложенное на них опасное поручение, погибли адъютанты генерального штаба: капитаны — маркиз де Жуайен, барон де Сойекур, граф де Прюнже д’Отрем и виконт Жак д’Иммармон. Они умерли героями. Тяжко ранены: господин де Гранлис и граф де Тэ. Все они четко исполнили свой великий долг».