— Ленты! — всплеснул руками Хозяин. — Ленты узорчатые в рукава надобно… и бусов побольше!

От бусов я отказалася. И так ожерелье на шее, что хомут, повисло. Неудобственное, страсть, а еще и тяжеленное, к вечеру, чую, и ворочать шеею не смогу.

— Ты прекрасна, дорогая, — степенно сказал Кирей и ручку подал.

Я приняла.

Иду и ног под собой не чую. Сердечко в грудях трепыхается… а он еще и молчит… только, как из общежития вышли, произнес тихонько:

— Главное, не слушай никого…

— Кого не слушать?

— Баб этих… которые при царице. Глупые и злые.

Это он про боярынь, которым честь великая выпала в услужение идти. И дивно мне стало, отчего ж царица, Межена-матушка, терпит их, коль глупы да норовом скверны? Погнала б этих, позвала б иных, небось, любая была б рада в терем царский пойти.

— Не все так просто, Зослава. — Кирей шагал медленно, под мою ходьбу подстраиваясь. И за то я ему зело благодарная была. Во всех нонешних нарядах не побегаешь. — В ее свите боярыни из самых знатных, а потому и самых опасных родов, тех, которые спят и во снах трон видят. А может, и не один. Росское царство велико, земель для всех хватит. А там уж провозгласить себя что князем, что иным царем просто.

Крамольные слова, да не мне судить. Кирей же был серьезен.

— Не раз и не два случалось ей заговоры в самом зародыше душить. И в том боярыни помогали крепко… самолюбивы больно и болтливы чрезмерно.

А больше ничего не сказал, мол, сама думай, Зослава.

Я и подумала.

Это ж выходит… а то и выходит, небось, не молча боярыни служат, друг перед дружкою рядятся, красуются, что нарядами, что гишториями всякоразными. А там уж, в запале, и лишнего сболтнуть недолго… нет, сумлеваюся я крепко, что смутьяны боярынь в свое планы посвящают, да только и оне не слепы да глухи.

Многое баба разглядеть способна, только сама не уразумеет, чего увидала.

Там гость пришел нежданный.

А там и дюжина их… и пущай не скажут хозяйке, что за гости, да сама увидит, когда забегают служки, да ключница придет, поклонится в ножки, испрошая из запасов сахару и кофию взять. После ж, бабская натура прелюбопытственна, девки сенные, холопки, боярского указу сторожася, все про гостей расповедают. И пущай имен знать не сподобятся, да вид наружный опишуть.

Хитра царица.

Да как бы ей самое себя не перехитрить… но, верно, немашеки у нее иного пути. Небось, неможно дозволить, чтоб царствие Росское на куски развалилося, будто бы чашка старая.

— И еще, Зослава. — Перед зданием Акадэмии, каковое ноне двойною цепью стрелецкою окружили, Кирей остановился. — Одни будут тебя ненавидеть. Другие — презирать. Третьи станут искать дружбы, но они самые опасные. Не верь таким.

— Не буду, — пообещала я.

Понимаю же ж, что дружба моя боярыням надобна, как лисе хвост заячий… ни красоты, ни толку.

— Вот и хорошо. Улыбнись… я тебе говорил, что улыбка у тебя замечательная?

От же ж… и знаю, что врет, а все одно приятственно.

В главный корпус Акадэмии вошла я степенною боярыней, с Киреем под ручку. И исти старалася, как Арей учил, плавненько, неспешненько, чтоб спина прямая, подбородок в гору задратый, и взгляд этакий с прохладцею. Уж не знаю, чего вышло, — хотелося на себя поглядеть страсть, да негде.

А внизу внове людно стало.

Вдоль стен стрельцы вытянулися. А перед ними — и рынды в белых своих кафтанах.

Стоять истуканами, только глазьями по сторонах зыркають, не умышляет ли кто злого супротив центральное власти? Кирей меня мимо провел, к зале, которую для особых случаев использовали.

Дверь перед ним распахнули.

И бляхи испрошать не стали. Только шагнула, как ктой-то проорал над самым ухом:

— Кирей-ильбек с невестою Зославой…

А главное, что громко так проорал, у меня прям в ухе загудело.

Кирей же ступил на дорожку красную и поклонился. И я присела, как была учена…

— Рада видеть тебя, мальчик мой. И невесту твою… встань, — это уже мне царица молвила. Я и разогнулася.

— Доброго дня, матушка, — ответствовал Кирей царице.

И вперед шагнул.

Обнял.

Поднял и закружил… я ажно роту открыла. Правда, вспомнила, где стою, и закрыла. А то мало ли… ишшо муха залетит, и что тогда? Небось, перед царицею муху сплевывать не будешь.

А Межена на Кирея вовсе не озлилася, засмеялася и пальчиком легонько погрозила.

— Все никак не повзрослеешь…

Была она сегодня такою, как в тот раз, царицею, в платье малахитовом с рукавами отрезными до самое земли. И перехвачены те рукава шнуром золотым, а платье каменьями шито густенько, но и без каменьев шитье предивно.

И птицы туточки.

И гады всякие.

И еще цветы чудесные. На один энтот наряд глядеть можно — не наглядишься.

Волосы царицыны в косу плетены.

А на голове шапочка махонькая да с сеточкою на норманскую манеру. По-за сеточкою энтой лицо навроде как видать, а все одно в тени.

— Повзрослел уже. — Кирей царицу отпустил и руку подал, на которую она оперлась. — Жениться вот надумал… невесту подыскал…

И ко мне, значится, царицу подвел.

А она глядит… прямо так глядит, и мнится, что видит наскрозь, хотя ж и нет у ней костяного глазу. Собственные ясные. И неудобственно мне, а ну как увижу в них то, чего видеть не полагается… и не объяснишь же опосля, что дар это такой, от деда доставшийся.

Казнят.

Аль просто на месте зарубят.

Вона, высятся за царицею рынды-истуканы, да не с дубинками, но с бердышами.

— Что ж, мальчик мой… жениться и повзрослеть — разные вещи… но надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Сказала и на Кирея глянула, а он покраснел вдруг.

Экое диво!

И мнится, что вовсе не о женитьбе этой царица говорила, а об чем — им двоим ведомо.

— Знаю. — Он ажно набычился.

— Хорошо. — Межена улыбнулась светлою ласковой улыбкой. — Тогда идем, расскажешь мне, как прошла сегодняшняя встреча… а невеста твоя пусть здесь обождет.

И рученькою махнула.

— Посиди, девонька, с моими боярынями, порукодельничай, чтоб тоскливо не было…

Ой, чуется, не до рукоделия мне будет, а тоска так вовсе не грозит. Сидят боярыни по лавкам, насупились, глядят недобро… да только разве будешь царице перечить?

Вздохнула я.

Сказала себе, что, может, Божена даст, и не побьют, коль сами знатного рода и этикетам ученые. А если бить вздумают, то и я найду, чем ответить.