Клинок пал, словно молния! Прямо на правое плечо воина, у самой шеи, прорубив стеганку, мясо, кости, глубоко рассекши тело.

– Кро-о-овь, – рычал вещий, метаясь и ослабляя цепи. – Хочу-у-у! Больше!

Якса и Вигго кинулись к двери, где последний противник морочился с топором, который придерживал обе створки ворот.

Слыша крики приятеля, воин обернулся со страхом в глазах, свистнул саблей – раз, второй, но скандинг сбил удар щитом, рубанул по руке, потом снизу, ударил легким боевым топориком в пах, добавил в грудь, так что хрустнули ребра. Тяжело дыша, склонился над раненым, стонущим противником, уперев ногу ему в живот, дернул, не без труда высвобождая оружие.

– Есса! – крикнул рыцарь. И тогда одну из створок дверей пробил наконечник копья, пройдя рядом с глазом Яксы.

Он ударил мечом, перерубая ясеневое древко, отрубил наконечник. Затрещало ломаемое дерево. Древко топора, что торчал в кольцах дверей, треснуло, ворота раскрылись в обе стороны, впуская свет красного солнца. Они увидели выставленные копья, шкворни и рогатины, кудлатые головы селян и блестящие шлемы воинов. Стена щитов наклонилась, когда группа вооруженных людей кинулась в двери сбора.

Но прежде лопнула с металлическим звоном цепь. Внезапный визг, голос, поразил и напирающих, и защитников – он отбирал силы, волю, вкручивался словно ледяная сосулька в череп, расходился волной боли в ушах, глазах, внутренностях.

Мрачная, костистая, высокая фигура поднялась за спинами Яксы и скандинга. Истрепанные полы шубы Берната забились, когда он развел костистые ладони, на которых из-под кожи вылезали когти.

– Се я! – загремел вещий.

8

– Никогда и никого я не миловал, – зазвенел голос: мягкий и спокойный, как у отца, наказывающего детей. – И ты не станешь, Якса из Дружичей. Что ищешь – найдешь в долине Белой Сарбии, у перекрестка, под тремя буками. Найдешь живым, но с помощью не успеешь. Потому что мне станешь кланяться!

– Он восстал! – крикнул Зорян. – Слишком поздно. О, Гром, уходите!

– Убить его! – ревел Дрогош.

– Убей, – слышался голос вещуна, который вел молодого, как мундштук и острога ведут неспокойного жеребчика. – Бей лендича! Отомсти! Это все из-за него…

И Дрогош побежал, оттолкнув Зоряна, оставив без опеки дурачка Грифина. Сам не понимал, как дал себя опутать, бежал с копьем наперевес на Яксу, готовясь ударить.

Рыцарь, однако, развернулся спиной, словно вообще не заметив несущегося на него врага. Меч свистнул в свете лампы, плоско, слева, над щитом. Он рубанул вещего, но визгун отбил удар рукой, словно защищался от ребенка, пнул в щит, оттолкнул лендича – так, что Якса правым плечом и непокрытой головой приложился о стену и упал на колени, не выпустив, правда, меч.

Дрогош с криком накинулся на него. Воткнул бы копье ему в бок, прошивая звенья кольчуги как тряпку, но в последний миг между смертельным острием и панцирем оказался круглый красный щит. Принял на себя удар, сбил в сторону, так что древко задрожало в руке. Скандинг! Кричал что-то, что не слыхать было в воплях и шуме, но слова, которые шум заглушал в его ушах, тотчас явились в душе у Дрогоша.

– Грифин! Охраняй его! Если он погибнет – пропало село!

– Убей хунгурского ублюдка! – прошипел визгун в ухо Преславу. – Сейчас никто его не оборонит, скажут – погиб случайно.

Дрогош развернулся, потому как вокруг кипел хаос – вооруженный люд, который с ним вместе ворвался в сбор, бился друг с другом, до крови, в безумии, слова визгуна резали их, словно лютая нагайка. Так начиналось безумие; вещий шептал каждому свои слова, раздувая безумие и резню.

Юноша обернулся к сыну Берната. Увидел Преслава – тот вставал, точно дубовая коряга, над скорченным, трясущимся Грифином.

Топор в руках, замах за спину!

Прежде чем топор опустился, Дрогош метнул копье. Промазал; оно чиркнуло о щеку дядьки, словно стрела; оставила след, будто терние. Дрогош нащупал за поясом корд, уже в беге вырвал его из ножен, перебросил щит, чтобы прикрыть…

Грифин ударил в него, будто дикий вепрь. Неожиданно, коварно, с силой, какую Дрогош и не подозревал у слюнявого, трясущегося дурачка. Сбил его с ног и потянулся – обеими руками, расставленными пальцами – прямо к глазам юноши!

Воткнул ногти почти в глазницы, пестун упал, хотел еще прикрыться рукавом. В Грифина вселился бес или воля визгуна. Он прыгнул в лежащему Дрогошу, схватил его за голову, сунул большие пальцы в глаза…

Не сумел! Острие топора описало полукруг, поднимаясь вверх. Пало на кудлатую голову, разрубило ее словно старый пень, поднялось и упало снова… А с ним вместе ушло бернатово наследие и дрогошев жребий.

– Гром! – зарычал Дрогош. – Отомсти! Во имя всех богов…

Он уже ничего не видел, глаза его ужасно болели, едва узнавали размытые фигуры вокруг. Кто-то схватил его за плечо, встряхнул, подтолкнул в сторону села, указывал посохом за спину…

Зорян! Кричал, лупил, расталкивал дерущихся.

– Уходите! Как он войдет на башню – нам конец!

Его голос звучал сильнее бормотания вещего. Был словно ведро холодной воды, словно молния. Волхв подталкивал их к бегству, заставлял закончить бой, опамятоваться.

– Пляшите, когда я играю, – кричал громовым голосом вещий. – Танцуйте, пока я к колоколу не дойду! Тогда – поклон мне отдадите.

И пошел – скорее поплыл среди бурьяна, которым поросла середина сбора. Вступил на обомшелую ступень, та затрещала, посыпалась пыль. Вещий шел.

– Не знайте милосердия! – кричал он. – Разрывайте тело на куски, до голых костей!

– Прочь отсюда, в леса и на реки! – кричал Зорян. – Ступай, сгинь, пропади навеки!

И вещий – в крике и замяти – пошел. И дошел бы, когда бы ни Вигго. Ударил бы в колокол, и тогда Тура заросла бы бурьяном, осотом и травой.

Скандинг прыгнул из-за щита, которым защищал себя и рыцаря. Схватил лампу, плеснул маслом на высохший бурьян и сухостой, поднявшийся в сборе. А потом наклонился, ткнул в разлитое масло утлым огоньком, едва горящим на фитиле лампы!

Сушь в сборе была такой большой, что бурьян сразу занялся огнем. Пламя выстрелило вверх, затрещало, загудело, обнимая скрученные как змеи заросли. Прыгнуло вверх, на обомшелые доски, обняло бревна, скользнуло к скрещенным балкам над каменным алтарем. А потом, словно подпитываемое волей уже многие годы отсутствовавшего в сборе Ессы, поглотило трухлявые, рассыпающиеся ступени, пошло вверх, прокоптило стены, выстрелило колонной вверх.

Вигго приобнял рукой обмякшего Яксу, выволок его на свет, застонал, забрасывая тело себе на спину, и, склоненный, сгорбленный под тяжестью, рванул к лесу.

Сбор же сделался огромным факелом. Дугообразные ворота и окна превратились в пасти, плюющиеся огнем, вверх выстреливало красное зарево, будто из кузнечной печи, вертикально, столпом, колонной, наполненной искрами. Храм сделался Навией, бездной, погибелью, в которой как в проклятом огне очистилась окаменевшая душа Берната. Ступени и деревянный потолок боковой часовенки провалились под вещим, пламя охватило мертвую фигуру, испепелило его лучше, чем жертвенный костер.