определил, но, возможно, имел в виду как зачаточную форму фонда национального благосостояния. Если он и не соглашался с Чубайсом и Гайдаром по поводу шоковой терапии, то только потому, что считал, что она требует слишком многого от населения, которое и так находится в отчаянном положении.

Однако в вопросах политической демократии он проявил заметно меньше энтузиазма. "Лично я, - сказал он, - считаю, что все политические силы имеют право выражать свое мнение" - слово "лично" говорит о том, что это не основополагающий демократический принцип, а вопрос, по которому правомерны и другие мнения. Что касается разделения полномочий между исполнительной и законодательной властью, то, по его словам, это необходимо, поскольку это "наиболее продуктивный путь". Это было похоже на личную поддержку идеи, против которой он не мог, а возможно, и не хотел выступать, но к которой он не испытывал большой симпатии.

Аналогичное различие Путин проводит и в отношениях с Западом. Западные инвестиции и торговля были выгодны России. А вот внешняя политика Запада в 1990-е годы и реакция на нее России, по его мнению, нет:

Многое из того, что публично говорилось в то время ... первыми лицами нашего города, области, страны, мне казалось ошибочным... Мне было абсолютно ясно, что одностороннее разоружение России по всем направлениям не пойдет нам на пользу. Наше братание с недавними геополитическими противниками было в меру хорошим. Но те, кто в то время отвечал за это братание, не знали, как далеко зайти.

Критика Путина была направлена прежде всего на министра иностранных дел Андрея Козырева, которого многие считали проамерикански настроенным. Но он имел в виду и Ельцина, и Собчака. Американцы были крупнейшими инвесторами в Санкт-Петербурге, за ними следовали Германия и Финляндия, и экономические отношения были хорошими. Но в политическом плане возникали заминки. Для Путина Россия была великой державой, и даже в ослабленном состоянии к ней следовало относиться именно так.

Показателен случай, произошедший в декабре 1993 года во время визита вице-президента США Эла Гора к Собчаку. Вице-консул Эндрю Гудман, крупный, плотный мужчина, входивший в состав встречающей стороны, протиснулся мимо российского военачальника, генерал-полковника Селезнева, спешившего на посадку в самолет вице-президента. Путин был возмущен. После отъезда Гора, с согласия Собчака, он вызвал Гудмана и в присутствии местной прессы сообщил ему, что в связи с его "вопиющим поведением, грубым нарушением протокола" ему будет запрещено появляться в здании мэрии и на любых мероприятиях, на которых присутствуют представители мэрии. Недавно прибывший американский посол Том Пикеринг прилетел из Москвы, чтобы обсудить возникшее "недоразумение", и было найдено элегантное дипломатическое решение. Человек, оттолкнувший генерала, по мнению Собчака и посла, "сильно напоминал Гудмана", но на самом деле был одним из телохранителей вице-президента, "не знакомым с российским протоколом". Заманчиво предположить, что Путин придумал эту гениальную формулу, но в любом случае он ее явно запомнил, поскольку через несколько лет он употребит почти такую же фразу в другом деликатном деле.

Дело Гудмана было булавочным уколом, интересным, поскольку отражало одержимость Путина уважением - не только к России, но и к самому себе, - но не имеющим долгосрочных последствий. Гораздо более важным и гораздо менее легко поддающимся обработке было его ощущение места России в мире.

Россия, по его мнению, должна быть не буферной зоной, "барьером между Востоком и Западом, [а] прежде всего связующим звеном между ними". Роль ближнего зарубежья была основополагающей. Влияние России там будет оставаться доминирующим. Ее соседи на постсоветском пространстве будут служить промежуточным звеном, связывающим Россию с Западной Европой и Азией.

Европейское сообщество соответствовало этому видению: в начале 1990-х годов как в Москве, так и в некоторых западноевропейских столицах даже шли разговоры о том, что Россия со временем станет его членом.

НАТО - это совсем другое дело.

Все начиналось хорошо. Госсекретарь США Джеймс Бейкер заявил Горбачеву в феврале 1990 г. в контексте объединения Германии, что "ни один дюйм нынешней военной юрисдикции НАТО не распространится в восточном направлении". Когда Горбачев удвоил свои позиции и стал настаивать на том, что не должно быть "никакого расширения зоны НАТО", Бейкер заверил его, что так и будет. Хотя ничего не было зафиксировано в письменном виде, с тех пор Государственный департамент исходил из того, что расширения НАТО на восток не будет, как и союзники Америки. Гельмут Коль, Франсуа Миттеран и Маргарет Тэтчер повторяли заверения Бейкера на встречах с советскими лидерами. В марте 1991 года, когда министр обороны СССР маршал Язов выразил преемнику Тэтчер Джону Мейджору свою озабоченность возможным расширением НАТО, британский премьер-министр заверил его, что "ничего подобного не произойдет". Четыре месяца спустя генеральный секретарь НАТО Манфред Вёрнер заявил советской делегации, что он выступает против расширения НАТО, как и большинство членов НАТО.

Пентагон, возглавляемый министром обороны Диком Чейни, придерживался иной точки зрения. Он и его заместитель Пол Вулфовиц считали, что, несмотря на перестройку, Москва по-прежнему остается главным врагом Америки, и , что заверения Бейкера были необоснованными. В вопросе расширения НАТО лучше было "оставить дверь приоткрытой".

В Вашингтоне результатом этого стала ведомственная война между Государством и Министерством обороны. Шон Бирнс, отвечавший в Госдепе за Восточную Европу, вспоминал «постоянные сражения... Вулфовиц и его заместитель Скутер Либби искали любой способ передвинуть [границы НАТО] на восток, и нам постоянно приходилось тушить разожженные ими костры».

Президент Джордж Буш занимал двойственную позицию. С одной стороны, он хотел заверить Горбачева в том, что не будет сделано ничего, что могло бы угрожать советской безопасности. С другой стороны, он рассматривал НАТО как важнейший инструмент проецирования силы и влияния США и не собирался от него отказываться. Когда новый чехословацкий лидер, бывший драматург-диссидент Вацлав Гавел, посетил Вашингтон и предложил упразднить НАТО, а также Варшавский договор, Буш не согласился. По его мнению, НАТО является важным источником стабильности в Европе. Предложения Франции и Италии о замене двух военных блоков общеевропейской оборонной структурой были тихо замяты.

До января 1993 г., когда вступил в должность президент Клинтон, возобладала линия Госдепартамента. Послание Москве заключалось в том, что вопрос о расширении НАТО не рассматривается.

Однако к тому времени настойчивые заявления Буша о том, что Атлантический альянс является гарантом стабильности, которые активно пропагандировали Вулфовиц, Пол Нитце и другие "ястребы" холодной войны, заставили восточноевропейцев вновь задуматься. Хаос в России, начавшийся с августовского путча 1991 года, затем распад Советского Союза и последующее противостояние между Ельциным и парламентом, а также гражданская война в Югославии привлекли внимание к необходимости обеспечения военной безопасности. Этому способствовала и